Знание-сила, 2008 № 03 (969)

Плохо кончит Антоний, хуже, чем Цицерон. Но то, как он поступил с Цицероном, невероятно. Итак, когда триумвираты примирились — это уже второй триумвират, 43 год до новой эры, и помирились Антоний с Октавианом, — начинаются новые репрессии, и в список приговоренных попадает Цицерон.

Он немолод, он, конечно, устал и сделал неверную ставку. Все близкие люди, они у него есть и всю жизнь были, и слуги многие ему преданы, они умоляют бежать. Бежать, бежать, бежать. Его несут на носилках к берегу моря, там корабль, надо плыть. Но он колеблется. То уже прямо в лодку садится, потом — давайте к берегу: «Вернусь в Рим». Отправил в Рим своего родного брата Марка (понял, что мало денег) за средствами. Марк зверски убит. И тут убийцы настигают его, он смотрит им в глаза, надеясь, что взглядом их остановит. Конечно, не остановил. Убит. И его рука, и голова отправлены в Рим к Антонию. И тут в Антонии проявляются просто зверские качества. Он приказывает приколотить эту голову и руку Цицерона к рострам на Форуме, недалеко от того места, где он говорил свои речи. Неистов был Антоний. Его трагический конец был впереди.

Академику Татьяне Ивановне Заславской исполнилось 80 лет. Юбилей она отметила завершением новой огромной работы: вышел третий том «Избранного» с ее мемуарами.

Долгие годы на Западе понятие «советская социология» ассоциировалось прежде всего с Татьяной Заславской: глава серьезной Новосибирской научной социологической школы, создательница новой научной дисциплины — экономической социологии, автор скандального доклада с достаточно точным, но совершенно не устраивавшим начальство прогнозом развития социалистической экономики, депутат и активный общественный деятель времен перестройки, первой возглавила и до сих пор лучшую в стране службу социологического мониторинга (ныне Левада-центр), вместе с Т. Шаниным создавшая независимый научный Интерцентр. Она во многом не приняла новые времена, но продолжала — и продолжает сегодня — внимательно следить и анализировать социальную трансформацию российского общества.

Устали от долгого перечисления? Это далеко не все. Но мы в редакции журнала могли бы по-своему написать научную и общественную биографию Татьяны Ивановны Заславской в последние тридцать с лишним лет. С ней, большим другом нашего журнала, связано много интересных эпизодов нашей редакционной жизни. Это и журнальные статьи о первой и единственной в своем роде карте СССР с обозначением регионов страны по набору и степени остроты социальных проблем этих регионов. И ее первый рассказ нашему корреспонденту о своей научной биографии во времена ранней перестройки — запомнилось ее глубокое изумление при виде гранок, принесенных на визу: «Вы что, действительно хотите это опубликовать?!» Или как по заказному навету — что- то вроде заказного убийства, ими и сегодня не брезгуют — объявили Татьяну Ивановну погубительницей советской деревни, выстроившей теоретическую базу программы грандиозного сселения «неперспективных деревень». После ее реализации советская деревня стремительно обезлюдела, поскольку сельские жители двинули не в приготовленные для них пятиэтажки ставших теперь самыми мелкими поселений, а прямо в крупные города. Это была правда, а вот про Татьяну Ивановну — прямая и гнусная ложь, поскольку она выступала категорически против этого сселения и предсказывала его последствия. Только велено было об этом напрочь забыть, и лишь два-три издания осмелились тогда напечатать опровержения — в том числе и наш журнал.

Можно представить внушительный список статей и интервью в «Знание — сила» самой Т.И. Заславской или в связи с ее исследованиями. Но мне хотелось бы рассказать историю одной неудавшейся публикации.

Я тогда часто ездила в новосибирский Академгородок, где Татьяна Ивановна работала в тесном тандеме с доктором экономических наук Инной Владимировной Рывкиной, а я у нее жила и косилась на каждую бумажку — нет ли там материала для статьи. В прихожей стоял огромный конторский шкаф, дверцы которого в конце концов не выдержали напора набросков, эскизов, вариантов будущих статей, и они хлынули прямо на пол. Копаясь в них, я обнаружила набросок, по-моему, блестящей статьи Т. Заславской и И. Рывкиной против последней идеологической кампании планирования социального развития предприятий.

Такие планы обязательно создавались тогда на всех предприятиях, и включали они жилищное строительство, содержание детских садов, школ, заводских поликлиник и больниц, магазинов, стадионов, санаториев, Домов культуры и собственного жилого фонда. То есть государство стремилось переложить всю «социалку» с хрупких плеч муниципалитетов на промышленные предприятия, против чего и возражали наши социологи. Они писали о превращении страны в огромную промышленную казарму, где исчезает даже тень некой самостоятельности городского хозяйства и обеспечение базовых жизненных потребностей становится в прямую зависимость от производительности труда (а также отношений с начальством на работе). То есть килограмм дефицитной колбасы будет получать не первый в очереди, как в городском магазине, а первый — или назначенный первым — в бригаде. Огромный пласт городской жизни, в которой человек был хотя бы относительно анонимен, свободен и равен другим, практически мог исчезнуть, любая мелочь станет контролируемой и подвластной начальству.

Я вцепилась в листочки и потребовала расширенного интервью. Татьяна Ивановна решительно отказалась. «Поймите, — сказала она, — у городских властей нет никаких средств, они бедны как церковные мыши, и денег на все это им не дадут. Кто выиграет? Дети, которые останутся без музыкальной школы? Родители, которым ждать муниципального жилья до глубокой старости? Пусть хоть так останется...»

Я много раз вспоминала эту историю. Она не имела никакого отношения к научной деятельности авторов, разве что они в некоторой степени были обязаны ей всем направлением мысли и степенью проницательности. За листочками не было никакого исследования, но и свободный полет мысли прекрасных специалистов мог завораживать.

Вряд ли отказ Татьяны Ивановны был продиктован наивной верой в силу печатного слова, способного изменить социальную политику партии и правительства и повернуть финансовые потоки из одного русла в другое. Хотя частично была и она, вера в авторитет научного утверждения: я помню искреннюю растерянность и злость многих прекрасных специалистов, призванных «наверх» для совета, когда позже все решалось прямо противоположным совету способом. Но тут, я думаю, была решимость вести себя так, будто слово ученого действительно имело такую силу. И готовность брать на себя всю полноту ответственности за это. Способ сохранить чувство собственного достоинства, которое Татьяне Ивановне никогда не изменяло.