Знание-сила, 2007 № 10 (964)

Теперь, кажется, занялись другими делами. Наукой.

По-моему, именно на трудностях перехода от советской модели науки к новой, рыночной сломались демократические устремления многих советских ученых. Все годы перестройки они шли в авангарде прогресса, митинги не только посещали целыми институтами, но и сами организовывали и с нетерпением ждали прихода новой светлой жизни. Очень скоро обнаружилось, что новая светлая жизнь имеет несколько иные очертания, чем ожидалось. Ученые, как и весь советский народ, потеряли деньги. Как некоторые, потеряли престиж и привилегии. Как большинство, потеряли работу, оставшись только числиться на ней, но как меньшинство — потеряли любимую работу, можно сказать, смысл жизни.

Между старой советской наукой, от которой хотели уйти из-за планового бюрократизма некомпетентных партийных чиновников, уравниловки и массового ничегонеделания огромной армии «научных сотрудников», и новой наукой рыночной эпохи, в которой, хочешь — не хочешь, придется играть роль коммивояжера при собственной тематике, уговаривая тоже не слишком компетентных держателей денег потратить их на исследования, оставался зазор. Одно время казалось, что в этот зазор ухнет вся российская наука. Вдобавок никто толком не знал, что, собственно, делать с ее огромной ВПК-шной частью. Время от времени даже от руководителей прежде наглухо закрытых «ящиков» приходилось слышать (на условиях полной анонимности, разумеется): эта часть не реформируема, самое разумное — сравнять с землей и сделать вид, что так оно и было. Пока прикидывали так и эдак, из ящиков расползлись все, кто оказался в силах передвигаться. Остались или фанатично преданные своему делу ученые, готовые приплачивать, только б им разрешили работать, или озлобленные неудачники, уверенные, что за защищенный некогда диплом — и, уж тем более, диссертацию — их не просто обязаны содержать всю оставшуюся жизнь, но и изображать при этом глубокое почтение перед самой принадлежностью человека избранному научному сообществу.

Примерно то же самое, но в меньших масштабах и с чуть меньшим драматическим накалом происходило и в других научных учреждениях, в том числе академических. По некоторым данным, государственное финансирование отечественных фундаментальных и прикладных исследований в 90-е годы сократилось более, чем в три раза. Внутренние валовые затраты на гражданскую науку в сравнении с 1990 годом вплоть до 1999 года держались на уровне четверти, после чего начали расти. Соответственно, росли расходы в процентах к ВВП, увеличившись с 1% в 1999 году до 1,61% в 2006-м. Разумеется, эти деньги слабо сопоставимы с валовыми расходами на науку, которые несут некоторые другие страны. По сравнению со странами ОЭСР Россию опережают не только экономические гиганты из G7, но и Корея, Индия, Чехия, Норвегия, Нидерланды. Что касается США, Японии, Германии, то здесь разрыв, по некоторым подсчетам, достигает 20, 8 и 4 раз соответственно. Тем не менее следует признать, что в первые годы нового столетия и тысячелетия финансовое положение науки существенно улучшилось по сравнению с теми временами, когда академики демонстративно голодали на своих рабочих местах, требуя зарплаты для своих сотрудников и средств для продолжения исследований.

Это признают и сами ученые. Социологи Центра исследований и статистики науки опрашивали в 2005 году руководителей научных учреждений естественнонаучного, технического и медицинского профиля, чтобы с их слов оценить инновационный потенциал российской науки в этих сферах. Естественно, спрашивали и о финансовом положении руководимых ими научных организаций. Большинство оценило его как удовлетворительное (в естественных науках — 72,8%, в технических — 69,5, в медицинских — 55,7), а каждый пятый НИИ технического профиля — вообще как хорошее; правда, каждый пятый институт «естественников» счел его плохим. Но наибольший разброс в оценках продемонстрировали руководители научных коллективов технического профиля: 14% сочли финансовое положение своего института хорошим, зато 28% — плохим.

Удовлетворимся и мы тем, что худшие времена для нашей науки, видимо, все-таки позади. И все? Ради чего страдали-то?

Россия. Москва. 23 апреля. Академик РАН, 75-летний Владимир Страхов больше недели продолжает голодовку протеста «против политики государственных органов России в отношении российской науки» в здании Объединенного института физики Земли им. Шмидта.

Нет, никак нельзя сказать, что мы просто вернулись (более или менее — пока, увы, скорее менее, чем более) к прежнему финансовому состоянию российской науки. Для того, чтобы убедиться, сколь многое изменилось, достаточно вслед за социологами взглянуть на источники финансирования науки.

В первом приближении все источники финансирования можно разделить на три группы: бюджетные — российские внебюджетные — иностранные. Представьте себе, даже среди чисто государственных научных учреждений, которые, как и в прежние времена, сидят на государственной смете, почти каждое пятое «кормится» в основном не от государства: в 18% из них преобладает внебюджетное финансирование, а еще каждое четвертое живет в равных долях на бюджетные и внебюджетные средства. Более половины государственных научных центров (особая форма организации науки, созданная в начале 90-х и обладающая большей независимостью) ведут свои исследования в основном за счет средств не из бюджета. Еще интереснее расклад в наукоградах — они в силу специфического своего положения одновременно центра научных исследований, связанной (и не связанной) с ними промышленности и просто города со своим городским хозяйством, питаются из бюджетов разного уровня (федерального, регионального и местного) и активно привлекают средства местных предпринимателей; каждый четвертый институт существует в основном на средства бюджета; каждый четвертый — наоборот, в основном на внебюджетные поступления и примерно половина кормится в равной степени и оттуда, и оттуда.

В развитых странах, где, как мы видели, на науку тратится намного больше средств, чем у нас, все же доминирует негосударственное финансирование: там соотношение государственных и не государственных источников средств для науки 3:7, а у нас — 6:4. Все-таки следует признать и такое соотношение у нас очень далеким от тотального государственного финансирования в советские времена.

Но все это — картина именно в «первом приближении». Меняется само государственное финансирование. Наряду с прежним сметным распределением средств (деньги на зарплату, на оплату коммунальных услуг) появились и постепенно расширяются другие, более современные и более рыночные способы финансирования даже из государственных источников. Так, подавляющее большинство институтов принимают участие в целевых государственных программах, в рамках которых средства отпускаются государством на вполне определенные исследования, в результатах которых общество особенно заинтересовано. Правда, средств именно таким образом распределяется немного: только десятая часть всего выделяемого государством на науку — в США примерно половина, во Франции 80% расходов государства на научные исследования идет по таким программно-целевым каналам. К сожалению, никак нельзя сказать, что даже эти средства расходуются в научных учреждениях очень эффективно. Чтобы действительно стать инструментом развития инновационной экономики, они должны прежде всего направляться на сами исследования и на расходы капитального характера, включая закупку оборудования. На практике же как раз эти статьи расходов часто не выполняются, зато таинственная статья «прочие расходы», как правило, забирает существенно больше запланированного. В перечне прочих недостатков практики федерально-целевого планирования социологи называют и слабое обоснование приоритетности проблем, избранных для такой программы, закрытость и необъективность процедуры отбора проектов, отсутствие механизма контроля над ходом работ и критериев оценки результата... Что-то очень знакомое по старым временам в этом перечне, вы не находите?