Знание-сила, 2007 № 08 (962)

Как компетентно бы объяснил такой утонченный наблюдатель, как Фаге, принятие этого решения?..

Абель Поссе. С

трасти по Эвите.

Издательство «КоЛибри», 2005

Ее жизнь была похожа на сказку: незаконнорожденный ребенок из бедной аргентинской семьи, она станет женой человека, объявленного диктатором Аргентины, и сделает все, чтобы смягчить его правление и направить в первую очередь на служение неимущим. В жизнеописании Эвиты Перон известного аргентинского писателя и дипломата (ныне посла этой страны в Испании) споры о ней продолжаются с той же горячностью, как и при ее жизни. Автор пытается ответить на вопрос: кто была эта рано ушедшая из жизни, по некоторым соображениям самая легендарная из женщин ХХ века, авантюристкой или патриоткой, сумевшей в период тяжелых испытаний и междоусобиц сплотить нацию? Поэтому, какие бы противоречивые мнения о ней не высказывались на страницах книги, позиция автора остается на стороне ее слов: «Я буду бороться против всего, что не есть народ, что лишено народного духа».

Д.Г. Лоуренс. Утро в Мексике.

По следам этрусков.

Издательство «Б.С.Г.-Пресс», 2005

Писатель и путешествие — тема особая в литературе. По сути дела, такой текст вообще может не подвергнуться старению, если учесть, что писатель и в этом жанре мыслит образами, метафорами и блестяще демонстрирует художественное видение вещей. Книга автора скандально известных романов «Сыновья и любовники» и «Любовники леди Чаттерлей», состоящая из рассказов о странствиях в Мексику и Италию, подтверждает это со всей очевидностью: книга не стареет. Хотя сегодня больше спорят о том, чего было больше в Лоуренсе — азартного путешественника или мастера- прозаика, ведь именно писательское мастерство помогло сделать ему книгу такой впечатляющей.

По ее страницам стоит отправиться хотя бы потому, что много раз услышанное только в словах художника приобретает услышанное впервые или, говоря словами автора, «...только это движение, пусть и неуловимое, имеет значение. Контакт, вспышка встречи. И ее, эту искру встречи, никогда, во веки веков не удержать и не погасить».

Наталья Тихомирова

Окончание. Начало — в № 7 за 2007 год.

У меня любовь с Сережей Репиным. Непростая, со ссорами и примирениями, на фоне «дела врачей», арестом одного из друзей «за политику», но наполненная глубокой привязанностью друг к другу за три года платонических отношений. В такое и самой поверить почти невозможно. А все потому, что сначала надо было закончить физфак МГУ, а потом уже думать о браке. Хотя это было мнение родителей, но я как-то и не сильно сопротивлялась. Сережа уже учился в аспирантуре, приходил к нам домой после занятий почти каждый день. Сидели допоздна, так что ему приходилось иногда и ночевать на Ярославском вокзале, когда последняя электричка уходила у него из-под носа. Он с родителями жил в Болшево. Мои родители его очень любили, кормили, но остаться ночевать никогда не предлагали. Наверное, не хотели сложностей...

Когда Сережа позвонил и предложил пойти на похороны Сталина, я подумала лишь о том, что встретимся и погуляем вместе. Мы договорились встретиться около физфака на Моховой. Кроме нас, там собралось много наших друзей и знакомых. Все вместе мы дошли до угла улицы Горького, повернули за угол и тут же оказались в огромном потоке движущихся людей. Сережу я потеряла почти сразу же. Все мои попытки оглядеться и найти его ни к чему не привели. Толпа почти бежала. В общем потоке я оказалась в каком-то дворе около Пушкинской площади. Двор моментально заполнился людьми, искавшими выход на Пушкинскую улицу. Помню крики, звон разбитых окон полуподвальных помещений, куда людей буквально вносила толпа. Из двора, в котором оказалась я, был только один выход — через высокие закрытые ворота, за которыми стоял милиционер, препятствуя выходу на улицу. Толпа, притиснутая потоком непрерывно вливающихся во двор обезумевших людей, повалила эти ворота. Помню истошный крик милиционера, на которого упали железные ворота, по которым побежали люди, и я среди них.

Меня притиснуло к грузовику, борта которого были облиты какой-то вонючей и липкой жидкостью. Я почти теряла сознание. В этот момент меня увидели два моих курсовых товарища и буквально за шиворот выволокли в подъезд ближайшего дома. По лестнице мы поднялись на крышу, потом по крышам близлежащих домов добрались до пожарной лестницы дома, выходящего на Пушкинскую улицу, пытаясь обойти линию оцепления перед Колонным залом. И не потому, что хотели попасть в Колонный зал, а потому, что путь назад был отрезан плотной толпой из людей, фанатически двигающихся в одном направлении. Я почти теряла сознание от страха, холода и вида неподвижных тел, брошенных в кузова грузовиков, преграждающих Пушкинскую улицу, вид на которые открывался с крыши, где мы с трудом с товарищами удерживались.

Поддерживаемая с боков моими товарищами, я смогла спуститься по крыше до каменного забора на уровне высокого первого этажа и затем спрыгнуть на улицу. Охрана из милиционеров сначала погналась было за нами, но, видимо, не имела права оставлять своего поста и отстала от нас. Мы влились в очередь, состоящую из официальных делегаций каких-то заводов. У нас был, наверно, такой ужасный вид, что нас не только не выгнали, но даже кто-то из сердобольных женщин дал нам по пирожку. Мы прошли в Колонный зал, товарищи мои ушли, а я легла на кучу брошенных чьих-то пальто и... заснула на какое-то время.

Меня поднял милиционер, открыл боковую дверь, и я оказалась на улице. Темнело. Метро не работало, проход на улицу Горького был блокирован, и я двинулась к площади Дзержинского. По Садовому кольцу дошла до Калужской площади и затем домой по Большой Калужской. Уже светало. Я еле шла. И вдруг увидела своего отца, стоящего у старого моста через окружную железную дорогу. Ноги у меня подогнулись — я поняла, что меня ждет. Бедные родители! Что они пережили! Ведь я даже не сказала вчерашним утром, куда иду. Когда я, еле передвигая ноги, подошла, отец размахнулся и со всей силой ударил меня по лицу. А я даже не обиделась, заслужила. Пока мы шли к дому, причем отец впереди меня, а я с трудом следовала за ним, первое, что он сказал мне, было: «Сережа жив, но не всем дуракам так повезло». Смерть Сталина еще долго в устах моего отца была мерилом моих глупых поступков. К чести нашей семьи, добавлю, что после информации о смерти Сталина отец сказал: «Слава Богу! Наконец-то эта собака, у которой руки по локти в крови — сдохла!» Так что никакой другой причины пойти на похороны Сталина, кроме любви к Сереже, у меня не было.