Знание - сила, 2007 № 07 (961)

17 апреля 1792 года. Пустой двор парижской тюрьмы Биссетр. Полчаса назад здесь бродили заключенные, но неожиданно им всем велено было разойтись по своим камерам. Во двор въехало две телеги; на одной стояло что-то высокое и прямое, тщательно укрытое холстами. С другой — спрыгнули мастеровые в куртках и красных колпаках и взялись за работу. На середине двора быстро сколотили деревянный помост и установили на него привезенное нечто, состоявшее из двух столбов, перекладины, доски, веревок, рычага и еще какого-то приспособления. И когда плотники, наконец, закончили, вся тюрьма, ахнула: в глаза прильнувшим к окнам камер заключенным тускло блеснуло отточенное, как бритва, лезвие нового механизма для исполнения смертных приговоров, который еще мало кто видел, но все о нем уже слышали и даже успели окрестить «луизеттой». Еще его называли «гильотиной» по имени доктора Гильотена, скромного изобретателя, следовавшего в духе времени гуманному принципу, по которому человеческая рука должна была быть избавлена от позора причинения смерти другому человеку, жертва имела право избежать страданий, а родственники — получить не обезображенное конвульсиями тело. Правда, без головы. Аккуратно отсеченная от тела голова, прикладывалась и тоже выдавалась, отдельно.

Представляю себе, как при виде этого агрегата заключенные тюрьмы Биссетр, среди которых было много воришек и всякой нашкодившей мелкоты, схватились за свои головы, решив, что «луизетту» привезли именно для них! Народец-то сидел трусоватый, ни на что, кроме как вытащить кошелек у зазевавшейся тетки с кучей ребятишек, не способный! Но ужас быстро сменился жгучим любопытством.

Во двор тюрьмы въехала еще одна телега, с тремя трупами. Это были умершие (своей смертью) заключенные из двух других тюрем — Аббатства и долговой тюрьмы Ла Форс, присланные сюда дирекцией парижских госпиталей для испытания «головорезки» в двух ее вариантах — с полулунным лезвием и лезвием косвенноусеченным. Не вдаваясь в технические подробности, скажу только, что первое придумал немец по фамилии Шмидт, а второе — доктор Антуан Луи (отсюда и народное прозвище «луизетта», правда, с ядовитым намеком и на грядущее будущее головы короля Людовика XVI).

Испытания прошли успешно. Сначала опробовали вариант доктора Луи: два трупа по очереди привязывали к доске, доска опускалась, шея оказывалась точно в том месте, куда падало лезвие, и обе головы, таким образом, благополучно оказались в корзине. Правда, когда опробовали полулунное лезвие Шмидта, произошло какое-то замешательство. Глядевшие из окон не поняли, в чем там дело; видели только, что лезвие на одну голову опускалось дважды. Но поскольку труп не возражал, то никто и не придал этому значения. Может быть, кроме только палача — Шарля- Генриха Сансона, наследника знаменитой династии. Находясь в самой непосредственной близости к телу и будучи слишком опытным, он не мог не понять того, что же случилось на самом деле.

Не придали значения и тому факту, что Сансон взялся сам передать тело последнего испытуемого его родственникам, чего прежде никогда не делал. Он привез обезглавленный труп на улицу Платьер, где жил молодой человек по имени Жюль Дево, родной брат Шарля Дево, чью голову Сансон и внес в дом в плетеной корзине.

— Сударь, — обратился он к вышедшему к нему юноше, пристально глядя тому в глаза, — до того момента, как я увидел ваше лицо, я еще имел какие-то сомнения относительно произошедшего, но теперь ... теперь я все понял. Возьмите то, что я вам принес, и даже если всю вашу оставшуюся жизнь, купленную вами такой ценою, вы проведете на коленях у алтаря, вам не отмолить греха, который вы совершили.

И Сансон протянул корзину Жюлю Дево. Молодой человек, ничего не понимая, сдернул платок, и на него — затянутыми смертной мутью глазами — взглянула ... его собственная отсеченная голова.

Дево вскрикнул, зашатался и рухнул к ногам Сансона. Это несколько озадачило палача; он дождался, пока Жюль пришел в себя и спросил его, для чего он разыгрывает столь сильное потрясение?! Разве подменив себя своим братом-близнецом и оставив того в тюрьме, он одним этим не подверг его смертельной опасности?!

— Я прочел ваше дело, сударь, — уточнил Сансон, — Вы были осуждены за изготовление фальшивых ассигнаций и должны быть в скором времени казнены. Каким способом вы уговорили или принудили вашего брата остаться в тюрьме вместо вас, мне не ведомо, но, клянусь, я мало встречал гнусностей подобного рода, хотя при моей профессии.

— Сударь, выслушайте меня! — взмолился Жюль Дево, — Все было совсем не так! Клянусь честью, я на коленях умолял брата, моего милого Шарля, который был мне дороже меня самого, этого не делать! Он родился всего на час раньше меня, но считал себя старшим и иногда умел заставить меня себе подчиниться. Он винил себя в том, что я пошел по преступному пути, и когда меня приговорили, придумал план, как спасти мне жизнь. Дело в том, что Шарль с детства страдал приступами эпилепсии, после которых на много дней впадал в летаргический сон, похожий на смерть так же, как мы с ним — друг на друга. И вот это-то он и решил использовать. Во время нашего последнего свидания он заставил меня переодеться и выйти из тюрьмы вместо него, а сам остался, сказав, что уже чувствует приближение приступа. Об остальной части плана вы легко догадаетесь: во время приступа его поместили бы в больницу, потом наступила бы летаргия, принятая за смерть — а так уже бывало — и его тело выдали бы мне, как единственному родственнику для придания земле. А когда он очнулся бы, мы с ним бежали бы ... О-о, пресвятая дева! — снова зарыдал Жюль Дево. — Какая чудовищная нелепость! Почему из всех умерших выбрали именно моего брата?! За что. За что?!

Сансон вздохнул, в душе согласившись с тем, что нелепость и впрямь вышла чудовищная. Еще там, во дворе тюрьмы Биссерт, он понял, что один из тех, кого положили под нож гильотины, оказался каким-то образом жив, потому что, когда полулунное лезвие опустилось на его шею, не до конца отъединенная от туловища голова вдруг открыла глаза, страшно захрипела, а по всему телу прошли конвульсии.

Видел ли это еще кто-то из присутствующих, Сансон так и не узнал. Сам он никому не сказал ни слова. Палач отправился в муниципалитет, чтобы поставить свою подпись под протоколом об испытаниях новой машины для казней, результатом которых стало то, что полулунное лезвие забраковали и оставили косвенно усеченное — то самое, что еще пару сотен лет станет верно служить французскому правосудию.

И тут у меня возникает вопрос: а не обернулась ли маленькая трагедия братьев Дево БОЛЬШИМ нравственным уроком — сколько ни усовершенствуй орудия смертной казни, а первой жертвой все равно падет невиновный?!