Знание - сила, 2007 № 07 (961)

Конец августа 1792 года. Французская армия сдала город-крепость Лонгви. Союзные армии королевской Европы стремительно движутся на революционный Париж. Внутри затаились и ждут своего часа роялисты, плетутся многочисленные заговоры с целью освобождения короля, заключенного в замок Тампль, оккупации Франции прусскими и австрийскими войсками и наказания патриотов. Контрреволюция готовит большую резню. Контрреволюционеры всех мастей, сидящие в тюрьмах, потирают руки — «скоро, уже совсем скоро совершится месть этим проклятым санкюлотам!» Но санкюлоты все прекрасно понимают. Парижская беднота вместе с волонтерами из провинций формируют новую, революционную армию. Ищут роялистские склады с оружием. Находят и громят редакции роялистских газет. Париж гудит от недовольства медлительностью революционного Трибунала, слишком медленно рассматривающего дела заговорщиков и контрреволюционеров. Народ вот-вот сам возьмется вершить «революционное правосудие», чтобы истребить внутреннюю угрозу и поддержку наступающих прусаков и тогда мало не покажется никому.

Грядет сентябрь 1792 года. Приближается большая трагедия сентябрьской бойни, не обойденная ни одним учебником истории Великой революции.

В эти дни, а именно — 30 августа, на улице Сен-Сьерж, уныло скрючившейся в вечной тени Тампля, ногу некуда было поставить, а людская масса все уплотнялась. На этой улочке, вымощенной по дну старинного рва, в одном из домов, под мясной лавкой, вездесущие санкюлоты разнюхали обшитую кованым железом дверь, судя по клейму установленную здесь недавно, а за нею — еще одну, старую, неприступную, как ворота в рай. Провозившись с нею полдня, патриоты пустили слух, что тут не что иное, как склад оружия для роялистов, готовящихся освободить короля. Такие слухи теперь разлетались по Парижу, как воробьи, и вечером к Тамплю начала сползаться возбужденная толпа. Начавшийся ливень только добавил жару. Вымокшие патриоты бросили долбить и терзать дверь и решили ее взорвать. Кто-то из знающих в этом деле толк, заикнулся было, что может рухнуть весь дом, но его едва не прибили.

В сумерках взрыв грянул. Косой домишко хрюкнул, застонал и провалился в тот самый подвал, который и впрямь оказался обширным и глубоким. В развалинах вскоре откопали старинный клинок, за ним вытащили сломанную аркебузу... Кто-то высказался на предмет того, что подобным оружием уже лет двести никто никого не освобождал, но ему надавали тумаков. Здравый смысл умолк, и взял слово набат.

Бегство короля

Палач Сансон показывает народу отрубленную голову короля.

Фрагмент картины Лемаля

Все это время молодая мать, примотав платком к животу полугодовалого младенца и держа за руку еще одного, трехлетнего, металась среди деловитых патриотов, таскающих из развороченного дома клинки, кремни, мушкеты и багинеты времен Тридцатилетней войны. Весь этот бессмысленный арсенал складывали среди останков ее бывшего обиталища — коморки над погребом, где она жила с четырьмя детьми.

— Как же мне теперь.., куда деваться с ними? — приставала она к каждому, кто проходил по мокрым камням, похоронившим ее жилище вместе со всем, что в нем было: она едва успела вытащить сундук с бельем, корзинку, где спал младенец, и колченогий стул, да убраться самой с детьми, пока разгневанные патриоты подкладывали взрывчатку под подозрительную дверь. Теперь она совсем растерялась. Муж с апреля служил в армии; мясник, его дальний родственник, как только заговорили о подвале, поспешил забрать свой товар и сбежал вместе с семейством. А куда деваться ей? Младенец пищал у нее на руках; она покормила его, цыкнула на трехлетнего, чтоб не ныл. Дождь никак не кончался. Факелы нещадно чадили, наполняя улицу едким дымом, и гасли. Не найдя пригодного оружия, вымокшие патриоты по чем зря кляли «толстого Луи» с его «ведьмой-австриячкой» (так в народе называли короля и королеву — авт.). Разозленные, еще не остывшие от неудачи они отмахивались от бестолковой бабы, лезущей им под ноги со своими сопляками.

— Ступай в секцию Гравилье, тетка, — наконец отозвался кто-то, за кого она в отчаянии крепко уцепилась. — Или в Коммуну иди.

Битва при Флерюсе

— А лучше — уноси подальше ноги вместе со своей ребятней, — посоветовал хриплый голос. — А то как бы тебя не обвинили, что ты заговорщица и оружие стерегла!

— Какое это оружие, тьфу! — бросил третий. — Пошли, ребята!

Заговорщица ... У Катрины Бушо — так звали молодую мать — руки сами разжались и выпустили рукав патриота. Заговорщица. Это было страшное слово. Самое страшное теперь в Париже! Заговорщик, заговорщица был приговор, означавший скорую и верную смерть. Воздух предместий звенел от ожидания мести. Пощады не будет никому!

Катрина это знала. Когда сгинул последний факел, она поводила глазами, ища где-нибудь свет. Два тусклых «глаза» Тампля, где заперт ненавистный король, косо и бессмысленно уставились на нее. Она попятилась от Тампля. За спиной лежал бедняцкий квартал секции Гравилье — самой патриотической в Париже: там яростнее всех кричали о заговорщиках. Она попятилась и от Гравилье и . споткнулась о кучу сваленного у стены оружия. Куда же ей пойти?

В темной голове Катрины как будто сошлись три серых тени: страх, усталость и безмыслие. И раздавили ее.

Ранним утром в типографии знаменитой газеты Марата «Друг народа» уже заканчивали готовить свежий номер, когда туда влетел секретарь Марата Станислав Фрерон, молодой патриот и щеголь, кумир парижской «золотой молодежи» и сообщил новость — этой ночью из Сены выловили труп женщины с двумя маленькими детьми: один был привязан у нее на животе; другого она держала за руку — так три тела и прибило к берегу.

— Она утопилась от голода! Эта мертвая мать — живое подтверждение твоей мысли о том, что народ сознательно морят голодом! — возбужденно доказывал он Марату. — И это отличный повод немедленно перетряхнуть все булочные и расставить у позорных столбов десяток тех каналий, что прячут муку! Булочные — вот куда нужно направить гнев патриотов! Нужно немедленно напечатать в «Друге народа» об этой несчастной! Нужно, чтобы Париж узнал о ней, чтобы воспламенить гнев патриотов!

— Почему ты уверен, что она утопилась от голода? — вдруг спросил его Марат.