Знание - сила, 2007 № 07 (961)

20-го декабря меня вызвал к себе следователь, который вел дело Вагнера; фамилия его была — ясно помню — Глуховцев. У него были холодные голубые глаза и три шпалы в петлицах гимнастерки. Он предложил мне сесть, придвинул папиросы, от которых я отказался, объяснив, что не курю по причине слабости легких. Тогда он закурил сам, справился, не мешает ли мне дым, и приступил. Начал он с вопроса, когда и где я в последний раз виделся с Иваном Степановичем. У меня не было причин что-либо скрывать, и я честно рассказал о том, что в последний раз виделся с Вагнером девять лет назад, когда работал радистом на Новой Земле.

Следователь задал еще несколько незначительных вопросов из моей биографии, и я начал уже недоумевать, зачем он меня вызвал, как вдруг увидел у него в руках свою старую записную книжку.

— Вам знакома эта вещица? — спросил он.

— Да, конечно. Как она попала к вам? Я считал ее утерянной.

— И совершенно напрасно, — заметил он, листая книжку. — Здесь много любопытного.

Я пожал плечами:

— В основном досужие вымыслы, ничего серьезного.

— Я так не думаю. Вот эта история с английским скакуном Викингом. У вас даже точная дата указана — 21 мая 1926 года. Если не ошибаюсь, профессор находился тогда в научной командировке в Оксфорде. А прелестная история с блохой в Париже! Это правда, что французский президент наградил профессора орденом Почетного легиона?

— Но ведь это же анекдот, — удивился я. — Или вы всерьез верите, что Вагнер вывел гигантскую блоху, способную перепрыгивать дома? Это противоречит законам физики.

— Я верю фактам, — возразил следователь, — а факты упрямая штука, пусть даже они сто раз противоречат законам физики.

— Что вы хотите от меня? — прямо спросил я.

— Немногого: понимания и сотрудничества. — Он улыбнулся, но голубые глаза его оставались холодными. — Расскажите мне все, что вы знаете о деятельности профессора за последние годы.

Я ответил, что ничего не знаю, так как не имею с Вагнером никакого сношения.

— А мне кажется, Илья Ильич, имеете, — сказал следователь.

Я уставился на него.

— Вы ведь до сих пор занимаетесь радио? Кстати, — спросил он как бы между прочим, — какие опыты вы ставили на Новой Земле?

Я открыл было рот, чтобы ответить, но он опередил меня:

— Это правда, что Вагнер поручал вам передавать шифрованные сообщения англичанам и французам? Или, может быть, японцам, а?

Я онемел от неожиданности.

— О чем Вагнер вел переговоры с сотрудниками японского посольства в Берлине? — продолжал напирать следователь. — Может, скажете, что вам и это не известно?

— Конечно, не известно, — взорвался я. — И никаких радиосообщений никому я не передавал!

— А это мы еще выясним, — пообещал следователь, выписывая мне пропуск. — Идите. Вы свободны. Свободны, свободны... — И он добавил многозначительно: — Пока.

Я вернулся в свою комнату на Литейном. В голове у меня был полный сумбур. О том, чтобы уснуть в ту ночь, не было и речи. Я пробовал читать — куда там! Мерить шагами комнату? Тоже нельзя: перегородки у нас в доме тонкие, соседи могут услышать. Это была самая мучительная ночь в моей жизни.

«Как же так? — думал я. — Вагнер — и под следствием! Это какое-то недора...»

Не успел я додумать свою мысль до конца, как на коммунальной кухне раздался адский грохот. Вагнер! Не знаю, почему я так подумал, но я ни минуты не сомневался, что это Вагнер. И оказался прав.

Вагнер стоял посреди кухни на одной ноге, придерживая локтем мешковатые штаны и выискивая на полу место, куда можно ступить. На полу валялись: цинковая ванночка для купания младенцев (собственность молодой семьи из пятой комнаты), эмалированный таз (имущество холостяка Шендеровича из третьей), алюминиевая суповая кастрюля (принадлежность Анфисы Ивановны, старой ведьмы из второй).

Стоило мне подумать о старой ведьме, как она подала голос.

— Это вы, Рубцов? — раздался из- за двери ее бас.

— Простите, Анфиса Иванна! Захотелось грешным делом чайку попить.

— А чтоб вам, голубчик, ноги переломило с вашим чайком, — искренне пожелала мне Анфиса Ивановна.

Мне показалось, что дверь в комнату холостяка Шендеровича слегка приоткрылась, и в щели заблестел глаз. Он тут же исчез, но все же я схватил Вагнера за локоть и поторопился увести его в свою комнату.

— Есть у вас ремень и шнурки? — загремел Вагнер, как только я прикрыл дверь. — Мои отобрали в тюрьме.

Я взмолился, чтобы он говорил потише. Я достал из бельевого шкафа брючный ремень и шнурки. Пока Вагнер был занят приведением себя в порядок, я исподволь разглядывал его при свете керосинки.

Я не видел Вагнера лет девять. Он ничуть не изменился. Я быстро произвел в уме несложный расчет. Сейчас ему должно быть под семьдесят, а выглядит он от силы на пятьдесят! Все те же румяные щеки и окладистая борода, тот же задорный, мальчишеский взгляд, та же неуемная энергия.

Дождавшись, когда он завяжет шнурки и выпрямится, я накинулся на него с вопросами:

— Как вы здесь оказались? Вас отпустили? Что вы натворили, профессор?

— Ничего, — прогудел он благодушно. — Я вижу, этот настырный Глуховцев и до вас добрался. Небось, спрашивал о моих новых изобретениях?

— Да, товарищ Глуховцев интересовался вашей деятельностью за последние годы, — сдержанно проговорил я, боясь сболтнуть лишнего.

Вагнер усмехнулся, раздвинув полными губами усы и бороду.

— Кажется, он неплохо вас обработал.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — почти искренне возмутился я. — Так вас освободили?

— Освободили? Разве это свобода! Мне, голубчик, нужна абсолютная свобода.

— Вы лучше меня знаете, что абсолютной свободы не бывает, — сказал я с укором. — Любая свобода только кажущаяся. Разве вам мало того, чего вы достигли? Расскажите мне, как получилось, что вас подвергли аресту?

— За что меня арестовали, вы хотите сказать? — поправил меня Вагнер (он терпеть не мог усложнения формулировок без необходимости). — Я отказался сотрудничать с органами.

— Но почему? — Я невольно вспомнил слова Глуховцева о японских шпионах. Неужели Глуховцев не врал и профессор действительно... Этого просто не могло быть!

— Раньше я был наивен и полагал, что каждый члена общества должен быть максимально полезным обществу, — спокойно объяснил Вагнер. — Я, не задумываясь, использовал соседских собак для своих экспериментов, считая вред, наносимый мной отдельным гражданам, несоизмеримо малым рядом с той огромной пользой, какую я принесу обществу в целом. Так же, не задумываясь, я использовал бы самих граждан. Что такое жизнь отдельного человека рядом с пользой для всего человечества?

— Разве теперь вы думаете иначе?

— спросил я. — Вы клевещете на себя, Иван Степанович! Я уверен, вы так же, как и я, как любой советский человек, отдали бы жизнь за общее дело. Вы просто устали и разочарованы. Это понятно.