Знание - сила, 2007 № 07 (961)

Плавать я научилась также на территории института, когда был построен бассейн для охлаждения какой-то установки. Фонтаны теплой воды выплескивались в бассейн, а остывшая вода через фильтры снова поступала в установку. Всем сотрудникам в обеденный перерыв разрешалось плавать в этом бассейне. Потом его дно стало плесневеть, стенки бассейна стали очень скользкими, и купания прекратились. Но к этому времени я уже прекрасно плавала...

Не помню отъезда отца в Германию в 1945 году, но хорошо помню его возвращение — худой, веселый, в форме полковника. (Из его серо-зеленой шинели сшили мои первые брюки для катания на горных лыжах — ужасно колючие, но служили долго.) Мне в подарок отец привез черную лаковую сумку из клеенки, ничего похожего у меня до того не было. Сумка была блестящей, большой, на широком черном ремне. Носить ее нужно было через плечо. По скромности я не решалась появиться с ней на улице, и она без пользы несколько лет пролежала в ящике моего письменного стола. Но настал и ее черед. На выпускном вечере было решено играть в «почту». Сейчас уже мало тех, кто знает, что это такое. Мы ведь учились отдельно от наших сверстников-мальчиков. Только на праздничные вечера приглашали их из соседней «мужской» школы.

Я была очень застенчива, у меня не было никаких нарядных платьев, только белый фартук, одеваемый на ужасную коричневую школьную форму. Поэтому я всегда на всех вечерах стояла у стенки зала. Мальчики на меня не смотрели, на танцы не приглашали. И вот на выпускном вечере я была выбрана на должность «почтальона», который должен был разносить записки между нашими девочками и приглашенными мальчиками. Вот здесь моя «заграничная» сумка и сыграла свою коронную роль. Наверно, ее вид был столь роскошным, что я не только с блеском исполнила роль почтальона, но еще и красавец-дирижер приглашенного оркестра какого-то военного училища пригласил меня на тур вальса. А после этого, а после этого... Все те мальчишки, по которым я тайно вздыхала, стоя у стенки зала на всех вечерах, стали наперебой меня приглашать на танцы. А какие же красивые это танцы были, одни названия чего стоили: «па-де-катр», «па-де-патенер»... Танго и фокстрот были верхом вольности и распущенности. Вот какими мы были в те далекие (близкие?) времена.

П.Л. Капица и А.И. Шальников — поначалу единственный сотрудник нового института

Через некоторое время после возвращения отца в нашем доме появился комендант одной из частей Берлина с женой, адъютантом и машиной. Они возвращались домой, кажется в Казань. Комендант нам рассказывал о поведении папы в Берлине. Помню рассказ о том, как отца добровольно охраняли немецкие солдаты. Папе, непрерывно курившему в те годы, не хватало «пайка» на папиросы, и он «стрелял» их у всех, кто встречался у него на пути. Комендант помогал ему в этом. Но оказалось, что отец собирал эти папиросы не для себя, а для немцев, которые часами ожидали отца у входа в гостиницу. Во время рассказа гостя папа лишь смущенно улыбался и оправдывался. Оказывается, он сначала столкнулся с одним немцем при выходе из гостиницы. И заметил, что человек не отводил глаз от его дымящейся папиросы. Папа не смог снести этого взгляда. Он протянул немцу свою папиросу. Тот схватил ее с такой жадностью, что папа смущенно вспоминал, как чуть не заплакал от жалости к своему недавнему врагу. На следующий день у выхода из гостиницы отца уже поджидало несколько человек. Папа и с ними поделился папиросами. Эти люди безмолвно сопровождали отца, помогали ему во всем, охраняли. Папа дружески беседовал с ними (он неплохо говорил по-немецки). Когда папа должен был уезжать, они очень горевали. Один из них подарил отцу свой немецкий крест за храбрость. Эта история рассказывалась многократно и Александром Юзефовичем, с которым отец был вместе в Германии. Остался рисунок Юзефовича — блестящего рисовальщика.

Смеясь, рассказывал нам отец и о том, как уже знакомый нам комендант помогал отцу. Отец с Юзефовичем очень много ездили на машине, и им не хватало выдаваемого бензина. Комендант распорядился выдать отцу бочку коньяка, объяснив, что это лучший эквивалент бензину. И, правда, когда бензин кончался, отец на машине подъезжал к первому же танку, и танкисты заливали полный бак «за спирт». Комендант очень удивлялся, что отец этого не знал. Расплата спиртом очень помогала отцу при строительстве криогенного корпуса МГУ. Папа любил повторять, что это строительство напоминало ему «битву за Берлин».

Рассказывал отец и еще об одном эпизоде. Было обнаружено большое складское помещение с ценным оборудованием, замаскированное немцами под «аптечный склад». Отец в сопровождении «аптекаря» ходил по складу. Когда он спросил, показывая на прекрасные осциллографы: «А это для чего?» «аптекарь» ни мало не смущаясь, ответил, что это техника для зубных врачей. Когда же отец отметил, что 20 таких «аппаратов» он включает в список репараций, «аптекарь» спросил: «Простите, Вы не румын?» — смеясь, вспоминал отец. И каково же было его удивление, когда несколько лет спустя, находясь в командировке в Сухуми, он столкнулся с «аптекарем» в одной из секретных лабораторий. Оказалось, что это известный немецкий химик, вывезенный с группой других ученых из Германии для работы в СССР. Они узнали друг друга и долго смеялись и над «румыном» и над «аптекарем».

Папа привез из командировки в Германию рояль для института. Спустя много лет говорил, что ему стыдно за этот подарок, так как рояль не входил в список по репарациям. Когда папа сказал, что хорошо бы рояль получить, комендант тут же распорядился, и солдаты «забросили» рояль к приборам и оборудованию для института. Шофер коменданта Гарик рассказывал нам, детям, о том, какой восторг он испытывал, врываясь в немецкие замки, «проходя очередью из автомата по зеркалам». Мы, девчонки, слушали его рассказы, раскрыв рты от восхищения. Сейчас стыжусь своего восхищения. Но не забываю и о том, что у Гарика фашисты в гетто в Белоруссии убили всю семью. Помню, как по окружной железной дороге гнали пленных немцев. Мы побежали смотреть на них. Было очень холодно. Вид обросших, худых, одетых в лохмотья мужчин, у большинства смотрящих вызывал жалость. Я побежала домой, взяла несколько кусков сахара и хлеба и вернулась обратно. Смущаясь, раздала принесенное в несколько протянутых грязных замерзших рук. Правда, от одной стоящей старухи услышала: «Они же враги наши, убийцы». Но я испытывала к бредущим только огромное сострадание. Когда вернулась домой, папа, безмолвно проходя мимо, поцеловал меня в голову.