Знание - сила, 2007 № 07 (961)

Приехали мы в пустую холодную квартиру. Во время обороны Москвы в ней жили бойцы какого-то оборонительного отряда. Почему-то весь архив родителей, бумаги, письма, фотографии были сожжены. Исчезли многие дорогие родителям вещи, но к нашей детской радости наши с сестрой ценности — елочные игрушки, какие- то не забытые еще мелочи — не пострадали. Перед отъездом в Казань мы их с сестрой спрятали под большую крышку обеденного стола, где часто играли, и их просто не нашли, да и не искали те, кто не знал об этом «секретном месте». Вот радости-то было!

Сразу по приезде стали осваивать изменившийся двор института. Корты перестали существовать. На них во время войны сажали картофель, и восстановить их уже не удалось. Зимой на их месте стали заливать каток, на котором катались по вечерам. Каток освещался фонарями, укрепленными на старом ограждении кортов. Малышня из детей сотрудников института подросла. Мы запойно играли в казаки-разбойники, прятки, лапту и штандр. Я очень гордилась, когда пробегавший мимо нас из института домой отец соглашался подбросить мяч вверх. Он бросал его так высоко, что мяч почти исчезал в вышине. Никто не мог так делать. Как я восхищалась моим отцом!

Вижу своих молодых родителей, сидящих на лавочке возле нашего крыльца. Мама такая красивая, в кофточке из органди, со своими золотыми волосами и черный, как жук, папа.

Как любовно они называют друг друга: «Олечка», «Шурик». На какие красивые кучевые облака мы с ними смотрели теплыми летними вечерами. Отец предлагал мне поиграть в игру: на что они похожи — эти кучевые облака. Я видела в них озера, вершины гор и загадочные города. Отцу нравилось мое воображение. В институтском саду цвела роскошная сирень, и вечерами жильцы нашего дома выходили послушать пение соловьев. У многих сотрудников института родились дети. Двери всех квартир дома были открыты, детвора босиком бегала по двору. После теплых дождей пускали бумажные кораблики в бегущие по асфальту потоки воды, стекавшие вниз по парапету вдоль дома. Дети были предоставлены самим себе, все родители работали допоздна. Мы совершали набеги на только что завязавшиеся яблоки и вишни в институтском саду. Особенно запомнилась мне яблоня «китайка», росшая рядом с домом, где жила семья Капицы. Девчонкой я лазила на ее еще неокрепшую крону (но и замужней молодой женщиной вечерами ходила лакомиться ее плодами). Какими вкусными они нам казались, особенно в послевоенные голодные годы, когда кусок черного хлеба, посыпанный сахарным песком, был самым большим лакомством.

Хорошо помню празднование 50- летия Капицы. Двор заполнился шикарными машинами, на которых приехали веселые люди, знатные гости: много военных, киноактеры, писатели. Мы стояли под окнами института, и гости с балкона бросали нам шоколадные конфеты. Это было несколько унизительно, я ведь считала себя уже взрослой. Но зато я увидела Любовь Орлову! Она в жизни оказалась еще привлекательнее и красивее, чем в кино.

Помню, как институт начал заполняться новыми людьми. Директором института стал Анатолий Петрович Александров. Он привез с собой коллег по работе из Ленинграда. Стиль жизни нашего двора, да и всего института стал быстро меняться. Большая и дружная семья Александровых открыла институтским детям двери своего дома — в самом прямом смысле. Особняк Капиц наполнился шумом и гамом. Старший сын Александрова Юра был одного возраста со мной. Его друзья по классу дневали и ночевали в семье Александровых. К этому еще следует добавить охранников с семьями, воспитательницу младших детей Александрова Ганну, ее воспитанников прошлых лет и друзей семьи. Мы все участвовали в домашних спектаклях, поставленных женой А. П. — Марьяной Александровной. Институтским детям построили сарай в саду около дома, где родители разрешали нам ночевать. Мы перестали воровать яблоки в саду, потому что он был отдан нам в собственность, сторожили его от набегов мальчишек с «Потылихи» и даже ухаживали за деревьями. Алеша Баталов, тогда только окончивший школу, играл на рояле и пел романсы Вертинского. Было в доме Александровых демократично и тепло. Иногда мы обедали у них, за стол садилось много детей всех возрастов. Ели самую простую еду — суп и кашу, но вместе было хорошо и весело.

В жизни старшего поколения в те годы происходили непростые события, но на жизни детей они только слегка отражались. Исчез, например, из нашего двора сын бухгалтера Эфроса «Моська жирный, поезд пассажирный». Исчезли и некоторые другие сотрудники.

Когда соседнюю территорию Музея народов СССР получил Институт химфизики, нашему институту досталась часть пейзажного парка с прудом. В центре чистого пруда — остров, куда вел красивый мостик, гнездились утки. Вокруг пруда сажали цветы. Я с подружками из школы проводила там долгие часы, занимаясь уроками и играя. За прудом было устроено футбольное поле, где во время обеденного перерыва отчаянно сражались команды Физпроблем и Химфизики, окруженные верными болельщиками. В заборе между институтами была сделана калитка, ключ от которой можно было брать у дежурного. Часто с отцом мы ходили к Семеновым[* Николай Николаевич Семенов — академик, директор Института химической физики АН СССР. — Прим. ред.], пользуясь этой калиткой. Иногда я и сама брала ключ, чтобы ходить к Наталье Николаевне Семеновой, моей первой учительнице по музыке. С родителями я ходила любоваться розами, посаженными у центрального входа Института химфизики, предметом гордости Николая Николаевича. Иногда отец приходил к калитке на свидание с Семеновым. Вижу их склоненными над какими-то чертежами. Обычно эти встречи заканчивались криками отца и смехом Семенова. Но не успевали оба дойти до дверей дома, как звонили друг другу и, как ни в чем не бывало, продолжали обсуждение.

Построили второй дом для сотрудников института, и двор стал делится на «тот» и «этот». Там, где мы так любили зимой кататься на коньках, посадили новый сад. Посадили редкие тогда для Москвы каштаны. Плоды этих деревьев дали жизнь многим каштанам в Подмосковье, куда сотрудники института, получив садовые участки, их отвозили. Мы помогали сборам «каштанчиков».

Хорошо помню, как папа разыграл сотрудников института. Из Армении, где после работы на горе Алагез у папы осталось много друзей, нам прислали большую корзину ранней черешни. В Москве к этому времени в институтском саду вишни только начали цвести. Деревья были усыпаны белыми и розовыми цветами. Папа с вечера отобрал из корзины все черешни, соединявшиеся черенками по двое. Ранним утром следующего дня отец пошел в сад и развесил на цветущих вишнях спелые ярко-красные черешни. Первые же проходившие мимо сада на работу сотрудники института увидели это необыкновенное зрелище. Собралась целая толпа удивленных столь необычным явлением зрителей. Выдвигались самые неожиданные предположения. Папа принимал активное участие в этом обсуждении и не сознавался в своей проделке до тех пор, пока одна из сотрудниц не решилась сорвать первую черешню. Все дружно смеялись над папиной проделкой и долго еще вспоминали эту историю.