Знание- сила, 2006 № 05 (947)

Лишь после смерти Сахарова в 1989 году Первая и Вторая идеи были раскрыты как особая (сферически- слоеная) конфигурация и особый вид термоядерной взрывчатки, а Третья идея — как эквивалент механизма Теллера -Улама.

По поводу независимости Первой и Второй идей (воплощенных в "Слойке") не высказывалось никаких сомнений, но оригинальность Третьей идеи была поставлена под вопрос. Сахаров сам дал некоторые основания для сомнений. Говоря о Первой и Второй идеях, он прямо и недвусмысленно указал их авторов — себя и Гинзбурга, тогда как его рассказ о рождении Третьей идеи озадачивает своей неопределенностью:

"По-видимому, к "третьей идее" одновременно пришли несколько сотрудников наших теоретических отделов. Одним из них был ия. Мне кажется, что я уже на ранней стадии понимал основные физические и математические аспекты "третьей идеи". В силу этого, а также благодаря моему ранее приобретенному авторитету, моя роль в принятии и осуществлении "третьей идеи", возможно, была одной из решающих. Но также, несомненно, очень велика была роль Зельдовича, Трутнева и некоторых других, и, быть может, они понимали и предугадывали перспективы и трудности "третьей идеи" не меньше, чем я".

Как могла столь яркая идея прийти одновременно к нескольким людям? Такого рода вопрос побудил Льва Феоктистова, физика-теоретика и участника разработки первых термоядерных зарядов, поставить под вопрос оригинальность Третьей идеи. Феоктистов с 1951 года работал в группе Зельдовича, хорошо знал его, но никогда от него не слышал подтверждения авторства Третьей идеи, хотя Зельдович не отличался излишней авторской скромностью. По воспоминаниям Феоктистова, Третья идея появилась внезапно, "как свет в темном царстве", как с неба свалилась. И у него сложилось впечатление, что кто-то должен был сначала эту (американскую?) идею туда — на советское небо — забросить. Свою статью "Водородная бомба: кто же выдал ее секрет?" Феоктистов заключает фразой: "Меня не покидает ощущение, что в ту пору мы не были вполне самостоятельным".

Изумление советского ветерана по поводу внезапности появления Третьей идеи — важный факт, интерпретировать который — вместе с неопределенностью Сахарове кого описания — помогает сопоставление с американской историей. Если Бете воспринял открытие Теллера как совершенно неожиданное, непредсказуемое "гениальное прозрение", то объяснимым становится и впечатление Феоктистова от внезапности Третьей идеи. А Зельдович, как честный человек науки, не мог претендовать на полноценное соавторство Третьей идеи. Ведь с ее прототипом он был знаком по материалу Фукса 1948 года, но не воспринял ее, пока Сахаров не открыл ее заново в 1954 году. И, наконец, если при разработке Третьей идеи Зельдович вносил какие-то элементы, идущие от материала Фукса, то он вынужден был умалчивать их совсекретное происхождении (как он умалчивал о том же источнике своего знания реакции дейтерия-трития, важной для водородной бомбы). А Сахаров мог думать, что Зельдович не меньше его "понимал и предугадывал перспективы и трудности", а значит, имел право на соавторство. Тогда становится понятной неопределенность, с которой Сахаров пишет об авторстве Третьей идеи. Из того, что он лишь много позже пришел к догадке, что первоначальная идея "Трубы" была "цельнотянутой", слелует, что о материале Фукса 1948 года он и подавно не знал.

Такое непростое сочетание знаний, догадок и незнаний у Сахарова можно подкрепить тем, как высоко и когда оценил его талант Зельдович. По свидетельству близкого сотрудника, именно по поводу "чрезвычайно эффективного технического решения проблемы" (то есть водородной бомбы) Зельдович говорил: "Я — что, а вот Андрей!" А В.Гинзбургу Зельдович признавался: "других физиков я могу понять и соизмерить. А Андрей Дмитриевич — это что-то иное, что-то особенное".

Судя по всему, такое отношение к Сахарову сформировалось у Зельдовича именно во время их совместной работы над созданием термоядерного оружия, и особенно в связи с Третьей идеей.

Я. Зельдович

Подытожить российско-американскую историю водородной бомбы можно было бы подтверждением титулов "отцов водородной бомбы" для Теллера и Сахарова, хотя подобная фразеология не из их обихода.

Наиболее сушественное объективное различие двух совершенно секретных историй состоит в том, что в США успех был достигнут одним большим прыжком, а в СССР — двумя поменьше, с промежуточной опорой в "Слойке".

Не менее существенно субъективное различие — в общественных обликах главных теоретиков термоядерного оружия: у одного репутация, похоже, непоправимо испорчена, у другого — почти невредимая, что вынуждает историка аргументировать по- разному: одному верят на слово, а другому — нет. Причины этого различия — за пределами чистой науки и техники. Но и там ситуацию способен прояснить российско-американский свет.

Мнение, что Теллер обеспечивал свой научный приоритет за счет соавтора Улама, не подкрепляется другими подобными примерами из его научной биографии. А красноречивый контр-пример — предисловие Теллера к монографии 1972 года об эффекте Яна-Теллера. Суть этого предисловия в том, чтобы объяснить, почему "этот эффект должен носить имя Ландау". Вклад Ландау сводился к устному замечанию в разговоре с Теллером, когда они встретились в Институте Нильса Бора в Копенгагене в 1934 году. То была их последняя встреча и последняя поездка за границу советского физика, а познакомились они в 1930 году, когда в том же институте оба провели по нескольку месяцев. К 1972 году, напомню, Ландау не было в живых уже четыре года.

Железный занавес, непрозрачный в обоих направлениях, способствовал иллюзиям с обеих сторон. С восточной стороны действовали еще красивая сказка о социализме и реальносоциалистический контроль над информацией. Одним из проявлений этого стало то, что в марте 1953 года "отцы советской водородной бомбы", Андрей Сахаров и Виталий Гинзбург, горевали по поводу смерти Сталина. Потом они вспоминали об этом со стыдом и недоумением, но им понадобились многие годы, чтобы понять, что они, по выражению Сахарова, "невольно создавали иллюзорный мир себе в оправдание". И тогда Сахаров уподобил свою страну "гигантскому концентрационному лагерю", найдя подходящий эпитет для ее общественного строя — "тоталитарный социализм".

Способность строить иллюзорные миры для самооправдания весьма универсальна, и действует независимо от общественного строя, а незнание — наилучший цемент для такого рода строений.

История науки легко подтверждает, что человеку свойственно ошибаться. Ошибались великие умы науки Эйнштейн и Бор. Ошибались и создатели ядерного оружия. Ошибался Сахаров в 1961 году, когда поверил Хрущеву, что создание 100-мегатонной бомбы поможет переговорам с США о запрете ядерных испытаний. И Теллер ошибался. Но если говорить о его "одержимости" созданием водородной бомбы и его антисоветской "паранойе", то сейчас, полвека спустя, в свете российско-американской истории уже ясно, что обе эти его "навязчивые идеи" были вполне здравыми.