Знание- сила, 2006 № 05 (947)

Недавно мой знакомый, вернувшийся из Тибета, где был паломником, сказал очень важные слова: "Там места настолько намоленные, что утром после обычной молитвы можешь оказаться за завтраком с Богом". Если бесконечно долго повторять определенные действия в одном месте, они словно возвращаются эхом, заполняя пространство, почти материализуясь.

Это относится, разумеется, не только к молитве. В старых учебных заведениях атмосфера тоже настолько отличается от любой другой, что рождается возможность усиливать свой голос эхом прошлого.

И вот мы в доме Шанявского.

"Мы" — это участники семинара "Русская антропологическая школа". Несколько лет назад выдающийся ученый Вячеслав Всеволодович Иванов предложил тогдашнему ректору РГГУ Юрию Николаевичу Афанасьеву организовать такую школу. Отлично понимая, как важно междисциплинарное знание (как важно уйти от плоскости, линейности в объем и нелинейность!). Идея объединить гуманитарные, естественные и точные науки оказалась вполне органичной и вот — реализовалась!

Скажу, на минуту отступив от главного: кому ж, как не Вячеславу Иванову было и предлагать, и настаивать, и добиваться, и добиться этого, когда сам он с профессиональной легкостью анализирует культурологические, исторические, лингвистические, антропологические и еще бог знает какие тексты. Когда он — один из немногих основателей школы сравнительной лингвистики еще в бывшем СССР, сейчас ставшей лучшей в мире, автор огромного историко-лингвистического труда о прародине индоевропейцев. Перечисление статей, тем лекций и целых курсов, которые он писал, читал и продолжает писать и читать, заняло бы массу страниц. Вот уж кто действительно ученый-энциклопедист! Нет больше таких ученых!

Тогда на семинаре "Русской антропологической школы" речь шла о стихотворении Мандельштама "Ламарк"...

О. Мандельштам

Был старик, застенчивый,

как мальчик,

Неуклюжий, робкий патриарх...

Кто за честь природы фехтовальщик?

Ну, конечнопламенный Ламарк.

Если все живое лишь помарка

За короткий выморочный день,

На подвижной лестнице Ламарка

Я займу последнюю ступень.

К кольчецам спущусь и к усоногим.

Прошуршав средь ящериц и змей,

По упругим сходням, по излогам

Сокращусь, исчезну; как Протей.

Роговую мантию надену,

От горячей крови откажусь,

Обрасту присосками и в пену

Океана завитком вопьюсь.

Мы прошли разряды насекомых

С наливными рюмочками глаз.

Он сказал: природа вся в разломах,

Зренья нет — ты зришь в последний раз.

Он сказал: довольно полнозвучья, —

Ты напрасно Моцарта любил:

Наступает глухота паучья,

Здесь провал сильнее наших сил.

И от нас природа отступила —-

Так, как будто мы ей не нужны,

И продольный мозг она вложила,

Словно шпагу в темные ножны.

И подъемный мост она забыла,

Опоздала опустить для тех,

У кого зеленая могила,

Красное дыханье, гибкий смех...

7-9 мая 1932

...и науке евгенике, в общем-то о вещах, друг от друга весьма далеких и тем не менее оказавшихся связанными и интересами участников, и их подходами к анализу и изучению научного материала.

Вот подходы-то эти и интересовали меня главным образом. Собственно, они, на мой взгляд, и создавали "лицо науки", меняя его, когда менялись сами. Сейчас подходы менялись явно, и разглядеть это новое лицо очень хотелось. И оно стало проступать буквально с первого выступления. Владимир Колотаев повел речь о том, как проблема истории связана с литературой и каким образом по литературным произведениям можно изучать реальные социокультурные явления. Понятно, что для историка и литературоведа события и люди предстают в разном свете. Зачастую историк не понимает, что делать с избыточным материалом в литературном произведении, а литературовед сетует на то, что у историка выпадают целые пласты якобы за ненужностью литературного, текстуального материала. Хороший пример — работа с текстами Набокова. Помнится, он неизвестно зачем заставлял студентов изучать покрой шляпки госпожи Бовари, в который уж раз показывал, какого цвета рюшечки, бантики. С точки зрения писателя, именно это и относилось к искусству, и было литературой. В то время как факт Бородинского сражения в романе "Война и мир", с точки зрения Набокова, не относится ни к истории, ни к литературе, а имеет сверхпсихическую реальность, авторскую проекцию.

Ламарк

Думается, эта тема актуальна для гуманитарного знания. После Первой мировой войны возникает вопрос: что такое история? Либо это ряд событий, либо это переживания автора, находящего удобную форму и эмоциональную окраску для их передачи, либо это фантазии вождей ("Краткий курс"), либо это рефлексии ученых, которые говорят, что важна была интерпретация, а не сражение при Бородине и т.д.

Тот нарциссизм, в котором находилась европейская культура, связанный якобы с тем, что есть эволюционная лестница и ее венчает высшее создание с двумя руками и с двумя ногами, эта модель была подвергнута сомнению, а вместе с ней — и все истории: история литературы, культуры и многие другие. На этом сломе возникают новые поэтики. Одна из них — по поводу места человека, творящего в контексте жизни на планете, создается Мандельштамом. В своих построениях он опирается, с одной стороны, на Дарвина и Ламарка и всех тех, кто пытался систематизировать живые существа. И вот в стихотворении "Ламарк" возникает образ лестницы. Он связан еще с одним именем — Платоном: лестница Платона, ведущая к познанию, к чистой идее. Сюда же встраиваются библейские, ветхозаветные лестницы, ведущие в небо. В стихотворении представлено понимание Мандельштамом процесса творчества, движения вверх к познанию.

В 30-м году Мандельштам познакомился с молодым биологом Борисом Кузиным, эта дружба вызвала у Мандельштама большой интерес к биологии, тогда он и начал читать литературу по биологии — Лапласа, Дюпона, Кювье, Ламарка, Дарвина. Стихотворение "Ламарк" написано в ряду его штудий.

Леонардо да Винчи. Гротескные головы. 1490

Но в стихотворную форму он облекал не биологию, а скорее уж философию. Дно — это всегда плохо, а глубина — всегда хорошо. Лестница, о которой идет речь, устремлена в глубину, у нее нет дна. Лестница подвижна, куда она движется?