Знание-сила, 2006 № 02 (944)

Объясняя права венецианцев на евангелиста, эта легенда служит приложением к другой. Та гласит, что в правление дожа Джустиниано Партечипацио, в 827 или 828 году, десять венецианских торговых судов приплыли в Александрию, бывшую под властью мусульман. По легенде, венецианцы не были контрабандистам и, нарушавшими императорский запрет на торговлю с мусульманами. Бурное море занесло их в Александрию случайно. Сойдя на берег, венецианцы свели знакомство с местными христианскими монахами и священниками. Опасаясь, что мусульмане надругаются над христианской святыней, те сами предложили венецианцам взять тело апостола Марка с собой в Венецию. Марка подменили другим покойником. Зная, как мусульмане не любят свинины, от мусульманских таможенников апостола спрятали под свиными тушами.

Опасаясь воров, венецианцы так хорошо спрятали мощи апостола Марка, что потеряли их. После пожара 976 года они снова нашлись лишь в 1094 году.

Другая драгоценная реликвия, кольцо святого Марка, по мнению многих венецианцев, попала к ним иным путем. Рассказывали так: зимним днем 1341 года в страшный шторм к старому рыбаку на Сан Марко подошел чужестранец. Он велел отвезти себя на остров Сан Джорджо, где в лодку к ним сел другой, приказав лодочнику плыть дальше, к Сан Николо на острове Лидо. У Сан-Николо взяли на борт третьего чужестранца, и тот приказал плыть ко входу в венецианскую латуну. Там они встретили лодку, в которой сидели черти, как раз и бывшие причиной бури. Три чужестранца, оказавшиеся евангелистом Марком, святым воителем Георгием и покровителем моряков святым Николаем, обратили чертей в бегство, и шторм немедленно прекратился. Рыбак высадил святых там, где они садились в лодку, у посвященных им храмов. Последним на берег сошел евангелист Марк. Он дал старику золотое кольцо и велел вручить венецианскому дожу.

В традиционной символике, взятой из книги Апокалипсиса, евангелистов Матфея, Луки и Иоанна обозначали ангел, телец и орел. Марку досталось быть львом. Крылатый лев, водящий лапой по книжной странице, стал символом и политическим знаменем Венеции. Неудивительно: культ святого покровителя был подчинен городской идеологии во многих средневековых городах. Но лишь в Венеции он оставался под контролем государства. Связь венецианского патриотизма с религиозными ценностями не была основанием для власти церкви — скорее наоборот.

"Вода течет в ее каналах, подобно тому, как кровь струится в жилах человека", — начинает свое описание города Франческо Сансовино. Венеция то рождается из моря, как Венера, то предстает в виде царицы морской посреди своих подданных, тритонов и нереид.

Эти расхожие метафоры имели один изъян: лишали Венецию в отношении с морем подобающего ей мужского начала. В латыни, как по-русски, "море" —среднего рода. В итальянском языке среднего рода нет, и "море" — "он". Но в венецианском диалекте "море" — женского рода. Главным политическим ритуалом Венеции с ХШ века стало обручение дожа с Адриатикой.

В церковный праздник Вознесения на рассвете специально назначенный патриций решал, спокойно ли море. Если море было спокойно, он публично объявлял о начале празднества. После мессы в Сан Марко дож, высшие городские магистраты, послы иностранных держав садились на "Бучинторо" — парадную галеру венецианских дожей. По описанию 1729 года, над ее кормой под красным балдахином возвышался трон, украшенный резными сценами двенадцати подвигов Геракла. Навес над верхней палубой был расписан аллегориями добродетелей, воплотившихся в Венеции и ее правителе. На корме крылатые львы святого Марка соседствовали с эмблемами ремесел венецианского Арсенала. На носу над устрашающими рострами — аллегории Справедливости и Мира и божества рек, протекающих в венецианских владениях. "Бучинторо" отдавал швартовы под пение религиозных гимнов и звон церковных колоколов. Весь город плыл следом. Кортеж составляли тысячи разукрашенных судов и суденышек По пути к нему присоединялась барка патриарха. Патриарх благословлял море, испрашивая у Бога хорошей погоды для мореплавания. Далее кортеж направлялся ко входу в венецианскую лагуну. Здесь, где кончалась Венеция и начиналось море, происходили главные ритуальные действия. Патриарх поливал море святой водой. Со словами "мы берем тебя в жены в знак нашей истинной и вечной власти" дож бросал в море обручальное кольцо, после чего процессия двигалась на остров Лило, где снова молились и пировали до глубокой ночи.

Сложившаяся в XIV веке историческая легенда поясняла водную феерию. Речь шла о "триумфах" — особых дарах, будто бы сделанных Венеции папой Александром III. Они стали знаками власти дожа и венецианских прав на Адриатику, а легенда — идеологической догмой. Когда в начале XVII века папа Клемент VII] обвинял венецианцев в присвоении папских земель в Романье и упрекал их за неверность римским папам, их послы в оправдание Венеции ссылались на услуги, некогда оказанные папе Александру III дожем Дзани. Паш Клемент поднял их историю на смех. В этом предании правдой кажется лишь то, что после проигранной битвы при Ленъяно император Фридрих Барбаросса, согласившись на переговоры, в 1177 году встретился с папой Александром в нейтральной Венеции, где заключил мир.

На самом деле церемония в день Вознесения засвидетельствована в Венецианской лагуне задолго до 1177 года. Вначале праздник на воде сохранял память о совсем другом историческом событии: победоносной экспедиции дожа Пьетро Орсеоло II в Далмации около 1000 года. Успешно воюя с далматинскими городами, венецианцы сумели тогда впервые установить контроль над значительной частью акватории Адриатического моря. В память об этом каждый год в праздник Вознесения дож плавал на Лило, где сопровождавший его епископ благослоатял море. Считалось, что церемония помогает от бурь, но она же виделась и благословением моря как могилы моряков. Похожий ежегодный ритуал, приуроченный к открытию навигации, можно встретить во многих обществах, жизнь которых связана с морем. В Венеции к этому оказалось привито нечто другое — политическая идеология государства.

В XVI веке уже казались уместными сарказмы французского поэта Дю Белле: "Эти истрепанные петухи взяли в жены море, которому они мужья, а турок — любовник". Век-два спустя венецианский шовинизм все больше выглядел карикатурой на самого себя. Насмешливая игра итальянских слов передает отношение галантного века к церемониальным плаваниям по Венецианской лагуне: Sensa (праздник Вознесения) senza senso (без смысла).