Знание-сила, 2005 № 12 (942)

...Справедливости ради надо сказать, что, конечно же, имена Средиземья - не единственные имена, пришедшие в реальный мир из литературы и фильмов XX века. На упоминавшемся выше сайте Марка Айзека, посвященном не только толкиновским именам, но и прочим таксономическим кунштюкам, можно обнаружить виды, названные в честь героев Набокова, Говарда и Лавкрафта, виды, получившие имена Дарт Бейдера и Чубаки из бессмертных "Звездных войн" и ослика Иа-Иа (точнее, Ееуоге, как он зовется у Милна). Среди животных, страшноватых на вид, встречаются Годзиллы и Терминаторы, один очень крупный вымерший вьюрок с Гавайских островов удостоился сравнения с Кинг-Конгом (Chlondops regiskongi James et Olson, 1991). А во Вьетнаме с некоторых пор проживает Mucha tzokotucha, описанная А. Л. Озеровым. Есть и другие. Но всех этих имен, вместе взятых, и даже с добавлением имен из литературы XVIII — XIX веков (Свифт, Кэролл, Гюго!), оказывается заметно меньше, чем имен из Средиземья профессора Толкина. И гораздо чаше видны на них не завораживающие отблески мерцающего света, а просто желание слегка пошутить.

RS. Должен сказать, что меня, привыкшего иметь дело с научными публикациями, всегда страшно напрягают тексты, в которых сообщаются разные любопытные факты, но не говорится, откуда они взяты. Однако моя робкая попытка дать ссылки на первоисточники к приводимым именам была безжалостно пресечена с указанием на популярный формат журнала. Так что единственное, что мне остается — это послать заинтересованного читателя в Интернет, где висит полная версия моей толкиновской коллекции. Список имен, известных мне, наверняка не полный, целиком лежит на форуме сайта Арды-на-Куличках http://www.kulichki.com/toIkien/(Арда —> Форум (в списке внизу) -> Кафедра толкиеноведения — > Попытка составить коллекцию объектов.., прямой адрес http://www.kulichki.com/tolkien/forum/showthread.php?s=&threadid=449; копия списка имеется здесь: http://www.wirade.ru/cgibin/wirade/YaBB.pl?board=statyi;action =display;num= 1106918605). Вот уже там для многих (но, увы, не для всех) названий имеются ссылки на первоописания. Знающие, что туда можно добавить — да не поленятся послать е-мэйл на egor@sio.rssi.ru. Спасибо!

Ольга Балла

Гинзбург К. Мифы — эмблемы — приметы. Морфология и история: сборник статей

/ Пер. с итал. и послесловие С.Л. Козлова. — М.: Новое издательство, 2004.

Итальянский историк Карло Гинзбург, живой классик, более всего известен как представитель так называемой микроистории: одного из самых ярких и амбициозных направлений исторической мысли позднего XX века. Мировая слава Гинзбурга началась с книги "Сыр и черви" (1976, русский перевод — 2000), исследования, целиком посвященного одному-единственному, да притом исключительному случаю — судьбе мельника-мыслителя, жившего в XVI веке и погубленного инквизицией за вольнодумство. Перевод сборника статей Гинзбурга "Мифы — эмблемы — приметы" для нас, по существу, открытие этого своеобразнейшего персонажа западной интеллектуальной жизни. Вообще-то он написал и продолжает писать очень много на разнообразнейшие темы, но этот сборник (изданный у нас почти в том же составе, что и по-итальянски 18 лет назад, с добавлением только статьи 1994 года "Микроистория: две-три вещи, которые я о ней знаю" да предисловия, специально писанного автором для русского издания) как бы показывает Гинзбурга "в ядре", в сгустке.

Тематический "разброс" исследований Гинзбурга настолько велик, что с первого взгляда и не поймешь, что же все это объединяет? Инквизиционный процесс над одной провинциальной итальянской колдуньей раннего XVI века Сразу вслед за этим — заметки о состоявшейся четыре века спустя интеллектуальной истории искусствоведческой школы Аби Варбурга. Затем — о том, как в разные эпохи переводили и толковали одну- единственную евангельскую фразу. Далее — на какие литературные источники опирался Тициан, создавая свои картины. Что, собственно, за историю — историю чего — он таким образом пишет?

Карло Гинзбург, родившийся в 1939, начинал свой путь исследователя как раз тогда, в 1960-е, когда традиционный в XIX веке сложившийся историзм (сосредоточенность внимания гуманитарных дисциплин на одном пронизывающем и подчиняющем себе все события большом историческом сюжете — Нарративе) переживался как окончательно исчерпанный. Покинув интеллектуальную арену, историзм оставил по себе своеобразное положение дел. С одной стороны, он успел сформировать исторически "заостренный" исследовательский взгляд, повышенную чувствительность к восприятию вещей в их изменчивости. С другой. Большие Нарративы в глазах думающей публики катастрофически лишились убедительности, и многообразию знаний о прошлом оказалось не на чем держаться. Вопрос, как видеть историю, как описывать исторические события, оказался тем более актуален, что удовлетворяющих ответов все не было и не было. По существу, их нет и по сию пору. Но задачу писать историю никто не отменял. И что в такой ситуации делать?

В результате весь XX век оказался переполнен проектами и опытами переустройства исторической науки. История- де ни в какой глобальный сюжет, объявили "постмодернистские" коллеги Гинзбурга, не вписывается, а любые попытки туда ее впихнуть не способны привести ни к чему, кроме искажений. Историк более не может быть судьей, поскольку нет норм и законов, с позиции которых могли бы выноситься суждения. Более того, само существование исторической реальности крайне проблематично. "Историческая материя" исчезла — на смену ей пришли "ментальности", "практики", "техники", которые, в свою очередь, не репрезентируют ничего, кроме самих себя. Некогда единая История рассыпается на фрагменты.

Хотя переводчик и комментатор сборника Сергей Козлов и заметил, что Гинзбург не отождествим "ни с какой школой, ни с каким "измом", он все-таки очень вписывается в глобальные интеллектуальные процессы и заботы своего времени. Во многом не согласный со своими коллегам и "сопластниками" (так, он решительно отказывается сомневаться в существовании реальности вообще, исторической реальности, в частности, и в возможности ее познания в особенности), он, как и они, не ищет опоры своим исследованиям в глобальных исторических сюжетах. Так же, как и его коллеги, он стремится расширить границы истории как дисциплины. Подобно множеству своих современников, он очень внимателен к индивидуальному, частному, несущественному из всех, казалось бы, рамок и правил выбивающемуся случаю. Но внимателен он ко всему этому очень по-своему.

Он активно ищет в истории связности и цельности и даже находит их, хотя и на других путях, нежели те, что предлагались Большими Нарративами. Эти связность и цельность образуются, утверждает он, живучестью самых разных культурных форм вне тех контекстов, в которых они некогда зародились. Поэтому он и пишет о "выживаемости" образов латинской мифологии и классической поэзии в сборниках эмблем (и в эротическом воображении) раннего Нового времени ("Тициан, Овидий и коды эротической образности в XVI веке"), фольклорных представлений — в снах и невротических симптомах ("Фрейд, человек-волк и оборотни"), мифологических матриц — внутри идеологических построений ("Германская мифология и нацизм"), способах выслеживания добычи первобытными охотниками, даже животными — в работе утонченных интеллекту алов-гуманитариев XX века ("Приметы"), наконец — о трансформации содержаний словечка "микроистория", которым автор некогда и сам обозначал собственные занятия ("Микроистория: две-три вещи, которые я о ней знаю").