Знание-сила, 2005 № 03 (933)

И снова, едва добившись успеха и официального признания (академик!), Федотов делает шаг в сторону. Зачем? Ведь запас любимых публикой сюжетов еще далеко не был исчерпан. Василий Перов, продолжая федотовскую линию, будет писать тех же чиновников да разночинцев вплоть до 1880-х годов, и еще пол века охотники на привале будут висеть в домах по всей России. Стоило ли бросать столь многообещающую стезю, едва шагнув на нее, едва приступив?..

"Автопортрет", 1852 г.

Порой кажется, что кроме милого, старательного, талантливого Федотова, того, что распевал "рацею" перед публикой и искал по московским улицам подходящего купца, чтобы со всем прилежанием перенести его в картину, существовал некий второй Федотов, невидимый. Вот сюжет для романтической поэмы: злой гений избирает жертву из учеников кадетского корпуса, соблазняет, принуждает идти против здравого смысла и собственной выгоды, использует, наконец, выжав все, что можно, убивает, доведя до изнеможения, как загнанную лошадь. Не в руках ли этого злодея мягкий и податливый федотовский талант становится источником мучений для самого художника? Не его ли стараниями Федотов, что тот колобок в сказке, последовательно уходит от военной службы, от карьеры баталиста, от только что открывшейся перед ним стези живописца-бытописателя? И предсмертное сумасшествие Федотова, кстати, вполне вписалось бы в историю о злом гении и художнике- страдальце. Увидел таинственного двойника — был потрясен — утратил рассудок.

Этот второй, надо сказать, куда умнее первого; он знает такое, о чем отставной гвардеец и не помышляет. Не его ли стараниями из-под кисти Федотова выходят картины, всего смысла которых нс дано было увидеть ни самому художнику, ни продолжателям-передвижникам, ни "прогрессивному критику" Стасову? Больше века пройдет, прежде чем исследователи обнаружат в "Свежем кавалере" пародию на академическую живопись. Пародию! Это у Федотова-то, всю жизнь стремившегося следовать правилам, искренне преклонявшегося перед мастерством "Великого Карла", даже видевшим его как-то во сне... Но вот результат искусствоведческого анализа: в "Свежем кавалере" Федотов издевательски перечисляет традиционные элементы классической живописи, поштучно переведя их в низший регистр (наблюдение С. Даниэля). Представлен весь предметный антураж академических композиций, но — как будто отраженный в кривом зеркале. Там, где у Лосенко и Бруни римская тога с торжественными складками, у Федотова — мятый халат чиновника. Где предполагаются итальянские кудри — бумажные папильотки на немытой голове. Там — муза, здесь — брюхатая кухарка с рваным сапогом в руках. Сам герой представлен в виде античного оратора: медальный профиль, величественная поза. Но небрит и с похмелья.

Самое любопытное, что Федотов, похоже, вовсе не сознавал пародийности собственного произведения. Присмотримся — не тот ли злой гений выглядывает из-за плеча художника, потирая руки: "Так ее, брюлловщину, так!.."

Карандашный портрет М Г. Шишкаревой. 1849 г.

То, что написал художник в последние годы жизни, кажется созданным другим человеком. Первая картина "нового" Федотова — "Вдовушка". Небогатая комната, молодая женщина в траурном платье. В угол сдвинуты корзины со столовым серебром, на посуде печати оценщика. На комоде портрет молодого человека, офицера, лицом схожего с самим художником. Анекдота нет, пересказывать нечего. Есть сочувствие и печаль. Федотов дважды, по крайней мере, повторил картину. Варианты меняются незначительно — то шкатулка с нитками исчезнет с комода, то оттенок стен изменится. Федотов словно примеряется к новой тропе. Так он ушел в свое время от военной службы, теперь снова делает шаг в сторону. Только протекции великого князя на этой тропинке нет...

В 1851 году он пишет маленькую картину "Анкор, еще анкор!" В названии — смесь французского с нижегородским: анкор (encore) как раз и значит "еше", "снова". Комната, почти нежилая — в ней можно переночевать, но не хотелось бы провести жизнь. На лавке лежит человек. Офицер. Ему скучно. День окончился. Спать еще рано. Разговаривать не с кем. Весь день он занимался главным и единственным делом российского офицера николаевских времен — гонял солдат по плацу. Считалось, что боевая готовность армии определяется красотой строевого шага, и офицеры до одури муштровали подчиненных, добиваясь механической точности. Парад, доведенный до состояния армейской хореографии, был главной заботой и главной радостью императора. "Война портит войска" — говорил Николай Павлович... День окончился, но завтра — тот же плац, и те же команды, и тот же фрунт. Офицер держит в руке трубку с длинным чубуком и заставляет пуделя прыгать через нее: раз, еще раз, анкор, еще анкор. Собака прыгает. За маленьким замерзшим окошком — синяя тьма зимы и домик вдалеке. В домике так же горит одинокое окошко, там то же одиночество и та же смертная тоска, от которой — хоть в петлю, и тот же повсеместный абсурд и никакой надежды на то, что когда-нибудь что-нибудь изменится...

Самая последняя картина Федотова называлась "Игроки". От бытовых сценок про разборчивых невест и опустившихся аристократов ее отделяют пять-шесть лет, а кажется — два поколения. Так будут писать Ван Гог через 30 лет (в живописи) и Франц Кафка через 60 (в литературе). В ней нет события, нет анекдотичности. В "Анкоре" есть хотя бы прыжки пуделя — бессмысленные, но по-житейски понятные. В "Игроках" же не происходит вовсе ничего. Само время, кажется, остановилось, пропало, как проигранные в штосс деньги.

Люди на картине подобны манекенам (особенно в набросках, где фигуры лишены голов). Но изображены они не так, как увидел бы человек, вошедший с улицы в эту душную от свечей и табачного дыма комнату. Напротив, кажется, что мы смотрим глазами вот такого засидевшегося за полночь игрока — в голове туман, ноги затекли, спина ноет, и тени кажутся притаившимися в углах людьми, а люди — истончившимися тенями.

"Игроки" (как и "Анкор") выглядят картиной, созданной не в середине, а в самом конце XIX или даже в начале XX века, и лишь по чьему-то недосмотру имеющей в соседях "Явление Христа народу", а не какую-нибудь из экспрессивных сцен Василия Чекрыгина или Натальи Гончаровой. Это особенно заметно при взгляде на карандашные подготовительные рисунки, выполненные Федотовым на синей, ночного цвета бумаге. Куда делся добродушный федотовский юмор? Где "бытовая мельтешня", так нравившаяся публике, да и самому Павлу Андреевичу еще два года назад? Или не "натуральная школа" правит умами?