Знание-сила, 2005 № 01 (931)

Вокруг меня от многих, очень многих, я слышат то же самое, ни на кого я не мог опереться, кроме честного Трепова, — исхода другого не оставалось, как перекреститься и дать то, что вес просят. Единственное утешение — это надежда, что такова воля Божия, что это тяжелое решение выведет дорогую Россию из того невыносимого хаотического состояния, в каком она находится почти год».

Ответ матери не заставил себя ждать: «Ты не можешь себе представить, как твое письмо меня обрадовало, зная, как тебе трудно в это время писать, но я так много страдала и измучилась, что я чувствую, что я постарела за это короткое время по крайней мере на 10 лет».

Николаи II надеялся, что с назначением С.Ю. Витте на пост премьер- министра и изданием Манифеста он решит задачи, направленные на успокоение и умиротворение умов. Однако ситуация в стране развивалась иначе.

И. Владимиров. «Баррикады», 1905 г.

«У меня каждую неделю раз заседает Совет Министров, - сообщал Николай II матери. — Говорят много, но делают маю. Все боятся действовать смело, мне приходится всегда заставлять их и самого Витте быть решительнее.

...Он сам мне говорил еще в Петергофе, что как только Манифест 17 ок[тября] будет издан, правительство не только может, но должно решительно проводить реформы и не допускать насилий и беспорядков. А вышло как будто наоборот — повсюду пошли манифестации, затем еврейские погромы и, наконец, уничтожение имений помещиков».

2 ноября началась вторая забастовка на железных дорогах близ Петербурга, усиливались аграрные беспорядки. Ежедневно из различных губерний поступали сообщения о поджогах, насилиях, погромах и убийствах.

События в России принимали очень серьезный оборот. «Крестьянские беспорядки продолжаются, в одних местах они кончаются, а в новых местностях начиггаются, их трудно остановить, потому что не хватает войск или казаков, чтобы поспевать всюду», — писал парь матери. В ноябре 1905 началось восстание в Севастополе на крейсере «Очаков». «Но что хуже всего, это новый бунт в Севастополе в морских командах на берегу и некоторых частях гарнизона. До того больно и стыдно становится, что словами нельзя выразить.

Вчера, по крайней мере, ген[ерал] Меллер-Закомельский энергично покончил с мятежом; морские казармы взяты Брестским полком, и крейсер «Очаков» сдался после стрельбы с «Ростислава» и артиллерии на берегу, сколько убитых и раненых, я еще не знаю. Подумать страшно, что все это свои люди!!»

Террор усиливался, 22 ноября 1905 года был убит генерал-адъютант В. В. Сахаров, посланный для подавления крестьянских беспорядков в Саратовской губернии. Убийцей была женщина, эсерка Бипенко.

«...Как я писал тебе последний раз, настроение совершенно переменилось. Все прежние легкомысленные либералы, всегда критиковавшие каждую меру правительства, теперь кричат, что надо действовать решительно. Когда на днях было арестовано около 250 главных руководителей Комитета рабочих и других партий, вес этому обрадовались (имеется в виду, по всей видимости, арест Петроградского Совета рабочих депутатов, произведенный полицией 3 (16) декабря. — Ю.К.). Затем 12 газет было запрещено, и издатели привлечены к суду за разные пакости, которые они писали, — опять все единодушно находили, что так нужно было давно поступить!»

Через несколько дней в Москве началось вооруженное восстание. Москва была парализована. «Как ни тяжело и больно то, то происходит в Москве, но мне кажется, что это к лучшему, — пишет парь матери. — Нарыв долго увеличивался, причинял большие страдания и вот, наконец, лопнул. В первую ночь восстания из Москвы сообщили, что число убитых и раненых доходит до 10 тысяч человек; теперь, после шести дней, оказывается, что потери не превышают 3 тыс. В войсках, слава Богу, немного убитых и раненых. Гренадеры ведут себя молодцами после глупейшего бунта в Ростовском полку, но начальство очень вяло, а главное, Малахов очень стар. Дубасов надеется, что с прибытием двух свежих полков быстро раздавит революцию. Дай Бог!

...Жаль, что это не было сделано раньше, теперь масса имений разорено, некоторые помещики взяты с семействами в плен, а все, кто могли, бежали сюда или в Германию!»

Размах выступлений ширился, и чтобы вывести страну из хаоса, царь идет на крайние меры. «...Энергичный образ действий Дубасова и войск в Москве произвел в России самое ободряющее впечатление, — писал он матери. — Конечно, все скверные элементы пали духом и на Северном Кавказе, и на юге России, также и в сибирских городах...

Конвой

Расстрел

...В Прибалтийских губерниях восстание все продолжается. Орлов и Рихтер и другие действуют отлично.

Много банд уничтожено, дома их и имущество сжигаются, на террор нужно отвечать террором, теперь сам Витте это понял».

По мере изменения обстановки меняется и отношение царя к сановникам. Нарастало разочарование в Витте как в политике, так и в человеке: «Витте после московских событий резко изменился: теперь он хочет всех вешать и расстреливать».

Террор революционеров нарастал. В январе 1906 года ими было совершено 80 убийств, а в мае — 122, в июне — 126. Выборы в Думу проходили в трудной обстановке. Продолжались активные выступления сторонников и противников самодержавия. Большевики накануне выборов призывали к бойкоту Думы, надеясь, что удастся организовать народное восстание для свержения царя.

Позже, уже в эмиграции, видный общественный деятель, редактор журнала «Освобождение» — главного рупора либеральных сш — П. Струве, признавая свои ошибки и либерала ной оппозиции того периода, писал: «Начиная с декабря 1905 г., с момента московского вооруженного восстания, как бы ни оценивать политику правительства 1905—1914 годов, — реальная опасность свободе и правовому порядку грозила в России уже не справа, а слева. К сожалению, вся русская оппозиция, с конституционно- демократической партией во главе, не понимала этого простого и ясного соотношения. Этим определялась не только ошибочная политика, которую вели, но и неправильный духовный и душевный тон, который после 17 октября 1905 года брали силы русской либеральной демократии в отношении царского правительства вообще и П.А. Столыпина в частности».

Открытие Государственной думы было воспринято членами царствующего дома, включая и Марию Федоровну, «как похороны самодержавия».