Знание-сила, 2005 № 01 (931)

«Древние главы» — это же роман Мастера, но слова «роман Мастера» нс следует понимать буквально, он ведь в «общем романе» никак не обособлен, а органично в него вплетен. И вообще разобраться, где Мастер, а где сам Булгаков, не представляется возможным. Рассмотрим «пилатский рефрен», проходящий через весь роман. Как мы уже отметили, вхождение героя означено словами «прокуратор Иудеи Понтий Пилат», а рассказывая Иванушке о своей работе, Мастер утверждает, «что последними словами романа будут: «Пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат». Но глава 26-я, завершающая роман Мастера, кончается словами «Пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат», то есть это не концовка, в ней отсутствует слово «всадник». А вот глава 32-я, которой оканчивается роман самого Булгакова, то есть целиком, первоначально была заключена обещанной Мастером формулой: «Пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат». Потом Булгаков снял концовку этой главы и написал эпилог, куца и перенес в неприкосновенности эту формулу. Правда, потом Елена Сергеевна восстановила конец 32-й главы, и рефрен повторился в книге не три раза, как наметил Булгаков (традиционное в русской литературе утроение образов, ключевых фраз и т.п.), а четыре. Так чья же в конце концов формула венчает все произведение — Мастера или самого Булгакова?

В издании «Мастера и Маргариты» 1973 года (М., Худлит) редактор (или редакторы) по своему произволу изменил последнюю фразу, и вместо «Понтии Пилат» появился «Понтийский Пилагг» — видимо, это им показалось «красивше». Но у автора не было желания «приподнимать» прокуратора Иудеи, и он оставил Понтийского только в одном месте — там, где Пилат пытается застращать Кайфу; «Это я говорю тебе, Пилат Понтайский, всадник Золотое Копье!»

Таким образом, Мастер не отграничен от самого Булгакова даже формально — они слиты, как сиамские близнецы, не подлежащие разделению, и через Мастера все время просвечивает Булгаков, как через соткавшегося из знойного воздуха Коровьева, «сквозь которого видно».

«Мастер», а вернее, то, что тогда рождалось под другими названиями, «начат пером» был в 1928 (так утверждает Л. Белозерская) или 29-м году, и в нем сразу же появились и прошли через все последующие редакции две переплетенные между собой линии — линия Сатаны Воланда и линия Пилата. Эта основополагающая тема была подсказана писателю самой окружающей его действительностью. И, как мне кажется, важной отправной точкой послужила опубликованная в газетах в 1927 году беседа Сталина с иностранными рабочими делегациями. Так вот, французские рабочие (отметим попутно, что во Франции жили эмигрантами два брата Михаила Афанасьевича) задали Сталину весьма неприятный вопрос: «Судебные права ГПУ, разбор дел без свидетелей, без защитников, тайные аресты. Так как эти меры трудно допускаются французским общественным мнением, то было бы интересно знать их обоснование. Предполагается ли их изменение или прекращение?»

Сталин долго и витиевато рассуждал о роли ГПУ или ЧК, но ничего по существу вопроса не ответил. А ведь речь шла о сосредоточении в одних руках следствия, суда и исполнения приговора — именно с этим явлением мы встречаемся в романе «Мастер и Маргарита». Но Булгаков расширяет рамки темы, выходит на глобальные общечеловеческие проблемы и, как всякий большой писатель, создает произведение, волнующее людей, заставляющее их размышлять над очень многими аспектами человеческого бытия.

И почему главным героем романа Мастера является именно он. а не Иешуа Га-Ноцри: Мастер же прямо говорит, что роман о Понтии Пилате?

Да потому, что для Булгакова было важно рассмотреть не евангельский сюжет, а злободневную, кошмарную в своей обыденности проблему — по всей стране шли повальные аресты и казни при полной незащищенности человека. Дело не столько в том, что все карательные функции сосредоточены в руках Пилата (читай — ГПУ), а в том, что он выносит заведомо неправосудный приговор, зная о невиновности подсудимого. И для писателя это — явление, а не единичный случай, имеющий свою аналогию в евангельских сказаниях.

Вопрос Воланда — о чем роман? — чисто риторический: прекрасно зная лаже его содержание, он, продолжая свою игру, спрашивает. «О чем, о чем? О ком?.. Вот теперь? Эго потрясающе! И вы не могли найти другой темы?» Причем Воланд умышленно делает рокировку — Мастер говорит, что роман о Понтии Пилате, и тогда Воланд должен был бы спросить: о ком, о ком? О чем? Но он на первое место ставит именно «о чем», как бы подчеркивая, что речь идет о явлении, а не о персонаже. И слова «Вот теперь?» есть констатация того, что взяться сейчас за эту тему, значит подвергнуть себя страшной опасности, и участь Мастера об этом свидетельствует с непреложной очевидностью. Не ограничиваясь этими «наводками», писатель дает читателям и вполне откровенное указание, практически открыто говоря о том, что скрывается за якобы романтической историей. Не случайно же критики, обрушившиеся на Мастера, требуют «ударить, и крепко уварить, по пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить ее в печать». Заметим, не по «иисусчине», хотя автор обвиняется в попытке «протащить в печать апологию Иисуса Христа». Но термин «пилатчина» возникает не в романе Мастера, а в его рассказе Иванушке, то есть введен уже самим Булгаковым.

Итак, «пилатчина» — общественное явление, широко распространенное в стране, терзаемой сталинским режимом, и суть его — расправа с невиновными людьми, уничтожение их по тем или иным «соображениям», подоплека которых известна только тирану.

В своем предисловии к однотомнику, вобравшему в себя три булгаковских романа, Константин Симонов пишет: «В повествовании Булгакова о Пилате и Иешуа рассказано о земных делах и земных людях. Булгаков принципиально далек от поверхностных исторических аналогий. Он всегда брезговал этой литературной дешевкой». А если аналогии не поверхностны? Об этом Симонов умалчивает, не желая развивать эту тему, так как дело происходит в 1973 году, когда цензура еще всесильна, а исторические аналогии в романе, увы, есть, и внимание от них надо было отвлечь. А что было на уме у автора, можно увидеть по ранним черновикам, где фигурировала убранная впоследствии частушка: «Как поехал наш Пилат на работу в Наркомат». Наркомат — это по-нынешнему — Министерство. И работать мог Пилат только в одном Наркомате — Наркомате внутренних дел, сокращенно — НКВД, он же ЧК, он же ГПУ, он же в будущем КГБ.

Рисунок Булгакова

М.А. Булгаков, 1929 г.