Знание-сила, 2004 № 12 (930)

Что все эти праздники в своей непостижимой совокупности хотят от человека? Что ему в такой ситуации делать и как от всего этого защититься? Только одним способом. Выработать в себе невосприимчивость к празднику: к агрессии всего того, что в это время на разные голоса заявляет свои права на овладение нами. Вот люди в основном и сходятся на том, что все это — возможность заняться не переделанными в будни частными делами. Это даже традицию создает. Государство объявляет «Праздник весны и труда» вкупе с Праздником Победы, а обыватели массово едут на дачу и занимаются посадками. И все как бы в порядке: праздничное (скорее уж постпраздничное) пространство как бы заново обжито. Увы, увы...

Но все-таки: благодаря чему, кроме совсем уж чистой инерции, праздник остается праздником? Что сопротивляется его превращению в простой перерыв в работе или в переключение на работу другого типа?

Как ни смешно, это... регулярность.

Е. Ястребова. Презентация

Как будто торопились на уходящий поезд в новую, прекрасную, осмысленную жизнь. А поезд никуда не поехал.

А поезда-то никакого и не было.

Чистая форма: праздник возвращается в одно и то же время, вынуждая человека готовиться. Даже если он готовится только внешне, это никогда не остается без внутренних последствий. Любые регулярные внешние действия собирают нас внутренне. Даже если это мытье окон каждый раз перед Первым мая, которое нам ни за что в жизни не придет в голову принимать всерьез в качестве «Дня международной солидарности трудящихся». Регулярность приводит душу в порядок.

Любая форма — особенно пустая, опустошенная! — заставляет тревожиться: а чем мы можем ее наполнить? Это механизм настройки человека на переживание чего-то, чего в буднях не пережить. Недаром массовый новогодний самообман вкупе с соответствующей атмосферой как-то задевает даже тех, кому уже ни во что не верится. Из всех наших праздников, если верить опросам, больше всего людей празднуют именно Новый год. Спроста ли день смены календаря так упорно переживается как имеющий чуть ли не космогоническую значимость? Такую, что даже когда это переживание только наше, личное — оно одновременно превосходит нас в нашей человеческой малости и случайности. (Не потому ли так хорошо и подходит для таких целей Новый год, который, в отличие от личных дат, все-таки можно соотнести с переменой в состоянии самого мироздания?)

Но понимание «смысла» происходящего, да еще метафизического, всегда было, сдается мне, уделом немногих избранных; на долю всех остальных всегда оставалось в основном чувство. Оно-то как раз упорно воспроизводится на разных материалах вплоть до самых неподходящих. Терпит поражение каждый Божий год — и все равно воспроизводится! Раз оно так упорствует, значит людям это зачем-то надо. Значит, мы тут имеем дело с чем-то куда более стойким и глубоким, чем иллюзия. Так люди ждут преображения, перехода в новое состояние Бог весть от чего, вплоть до какого-нибудь приема в пионеры. А кто-то все советские годы искренне думал и чувствовал, что должен переживать нечто особенное 7 ноября — в годовщину рождения советского Космоса из дореволюционного Хаоса. И ведь переживали, честное слово, переживали.

Советские, а затем и постсоветские ритуалы и празднества укладывались и по сей день укладываются в лунки, выдолбленные ритуалами традиционными — вынуждены принимать их форму. Но вместе с формой, однако, они волей-неволей перенимают и еще кое-что, от нее не отделимое. Память этой формы.

Для регуляции повседневности как воздух нужны большие, превосходящие нас силы, культуру восприимчивости к которым века подряд формировал в человеке праздник.

Праздник сегодня — конструкция приемлемых масок того, что Дюркгейм назвал «сакральным», но можно назвать и иначе. Масок удобоваримых, понятных без объяснений, доступных без избыточного напряжения. Он — в той же мере переживание потребности в Большом и Значительном, что и защита от него, фильтр. То есть он стал частью повседневности.

А между тем для регуляции этой самой защищающей повседневности просто как воздух нужны Большие, Превосходящие нас силы, культуру восприимчивости к которым века подряд формировал в человеке праздник. Без Большого защищающая повседневность плохо держится, не греет в мировой пустоте. Лишившись надежной, «сакрально» санкционированной разметки временного пространства, человек оказался «посреди нигде».

Утраченное Большое узнается по своеобразным пустотам в теле культуры. Так пустоты в помпейском окаменевшем пепле верно хранят очертания давным-давно истлевших тел. Это пусто место и в забвении помнит, что оно свято. И уже хотя бы потому оставаться пустым просто неспособно. Люди нашей весьма посттрадиционной культуры так хотят верить в то, что в праздник надо переживать Значительное и Особенное, что они действительно его переживают. Пол любыми мыслимыми именами. (Или им кажется, что переживают, но по большому счету это одно и то же.)

Потому мы и переживаем этот несчастный Новый гсщ как что-то изначальное и вечное, что для нас это и есть путь включения в Изначальное и Вечное. Без дураков. Да, «глухие, кривые, окольные тропы». Но это тропы туда же, куда ведут все дороги.

Даже теперь, в скудном своем состоянии с шампанским, салатом оливье и «Голубым огоньком» или его аналогами по телевизору ночь напролет, Новый год — магическое возобновление жизни мира и человека. Совершенно серьезно. Дело ведь не в том, что все эти формы — поздние конструкты, а в том, что чувства в связи с ними, по их поводу проживаются совершенно настоящие. Этим чувствам надо было найти опору, осязаемый повод — вот и нашли.

Освободившийся от глубоких, смертельно всерьез принимаемых традиций и «вертикальных» смыслов («горизонтальные» типа связей с социумом смыслы еще как-то работают, и то хорошо), человек — снова в начале долгого детства. Он снова мастерит своих идолов из пластилина, спичек, конфетных оберток и прячет их между заветных корней одному ему известных деревьев. Но означают они, в сущности, то же самое, что века подряд означали роскошные храмы, превратившиеся затем в памятники архитектуры и в предметы туристского отпускного любопытства. В обертке с пластилином теперь может оказаться куда больше смысла. Правда, и здесь ничего не гарантировано. Все — на свой страх и риск.