Знание-сила, 2004 № 12 (930)

Многие ритуалы считаются недейственными, если их участники настроены друг к другу враждебно, поэтому прежде все ссоры должны быть публично разрешены.

Праздник, как и ритуал вообще, отвечает потребностям и человеческого организма, и общества в целом. Он позволяет разрядить накопленное каждым нервное напряжение и одновременно создает социальную солидарность.

Венеция. Люди в масках

Архаический праздник всегда массовый и всегда веселый. Сами аборигены говорят, что цель обряда, например, очищения огня у варрамунга, — создать у всех хорошее настроение и дружеское расположение к соплеменникам. На празднике огня время от времени из групп мужчин выбегают двое или трое; размахивая оружием, они неистово носятся кругом, пронзительно визжа и выделывая самые гротескные движения, к немалому изумлению сидящих. Это вносит в общее веселье элемент импровизации. Все смеются, поощряя друг друга выкриками, которые сопровождают и священную церемонию, только посвящаемым мальчикам нельзя смеяться: позже их торжественно вводят в веселый праздник.

Коллективный смех связывает людей. У эскимосов существуют даже особые церемонии-приглашения, во время которыхделается все, чтобы гости сердечно рассмеялись, и мгновенно между двумя группами возникают дружеские отношения. Во время смеха не думают, смех разрывает всякую цепь мысли — веселый праздник вообще направлен против интеллектуализма. Смеющийся чувствует свое единство не на сознательном уровне, а благодаря психологическим особенностям смеха. Общий смех усиливает чувство материально-телесного единства.

Этому же способствует и плач, но плач вместе с другими, горе общее. Эти два столь разных проявления человеческих эмоций, возможно, имеют сходные физиологические механизмы.

Здесь мы подходим к удивительной близости смерти и рождения и вообще к глубокой двойственности карнавальных образов. И поминальный пир, это соседство горя и веселья, плача и смеха, — феномен непротиворечивый, даже если оставить в стороне семантику, смысл происходящего.

Два ритуала, опирающихся один на смех, другой на плач, вполне могут оказаться соседями в едином праздничном комплексе. Праздник огня замыкает длинный цикл тотемных церемоний, среди которых — похоронный обряд над двумя умершими и инициация трех юношей (посвященных непременно должно быть больше, чем умерших, в залог роста и процветания всего племени). Веселый всенародный праздник как бы обобщает магические смыслы ритуалов, подчеркивая, что цель одна и касается она всего общества. Уже не только посвящаемые мальчики рождаются заново, а вся ipynna обновляется в огне, который, подобно карнавальному смеху, одновременно и отрицает, и утверждает, и хоронит, и возрождает.

Поведение участников праздника, часто крайне асоциальное, иной раз отталкивающее в обыденной жизни, тоже объединяет, связывает людей, которые становятся сопричастны священному нарушению правил поведения.

Возврат к мифологическому Началу, почти обязательная составная часть архаического праздника, — это нередко ритуальный возврат к Хаосу: миф о начале мира так или иначе связан с первородным Хаосом. Особенно четко мотив такого возврата звучит в древних традициях с развитой мифологией, например, в вавилонском празднике Нового гола.

Но хаос — это и нарушение самых жестких запретов обыденной жизни: например, непристойные песни и танцы старух во время траурного обряда.

Хаос ритуала, как и мифологический, не абсолютен, это хаос на грани организации, готовый к творческому акту. Он часто связан со смертью. На Новых Гебридах душа умершего, чтобы попасть в страну мертвых, должна пройти по лабиринту, начертанному на земле духом-сторожем. Но сторож стирает часть рисунка, и если душа не знает, как достроить лабиринт, и кружит в поисках выхода, сторож съедает ее, и душа так и не попадает в страну мертвых. Лабиринт, внешне хаотический, но внутренне организованный, оказывается связанным не со смертью как таковой (имеющей свою организацию), а с особым недифференцированным состоянием, выполняющим примерно такую же роль, что и нулевая точка, пройдя через которую непрерывная функция меняет свой знак.

В Центральной Австралии вдова после траурных обрядов переходит к одному из младших братьев покойного. Но чтобы вдова обрела нового мужа, мир, как и в первый раз, временно ввергается в состояние хаоса. В Северо-Западной Африке разбивают яйца на свадьбе как символ взрыва звезды- яйца, в результате которого был создан мир и побеждены силы хаоса.

Многие обряды, связанные с переходом некоего рубежа, построены по той же модели, что и мифы о Начале. Возврат к хаосу присущ и инициации, и похоронному обряду, а веселый оргаистический праздник весь во власти хаоса, весь в нарушении запретов.

«Вневременность» праздника, представление о нем как о состоянии, «когда время останавливается», порой воплощается буквально, особенно в празднике Нового года, в момент перехода от старого года к новому, который, как всякий переход через нулевую точку, окутан тайной и не обходится без чуда. Так, армяне считали, что при этом переходе весь мир застывает, включая и текущие воды, на мгновенье превращающиеся в золото. В это мгновенье можно сказочно разбогатеть. О приближении полуночи узнавали по зрачкам кошек: как только они становились круглыми, юноши с шумом и гамом отправлялись к реке верхом на кочергах, шомполах и железных крестовинах, которыми накрывается домашний очаг. Все эти кузнечные изделия традиционно считаются оружием против нечистой силы. Предводитель «войска» нес медный кувшин с пшеницей и ячменем. В заветный момент он высыпал их в воду, испрашивая взамен «добро» (армянское слово gari — «ячмень» созвучно слову barik — «добро, благо»), набирал в кувшин воды и с трудом, призвав на помощь товарищей, вытаскивал его, как если бы вода обратилась в золото. Когда парни возвращались со своей добычей, нечистая сила кричала им вслед: «Ловите их, ловите 1», но они не должны были оборачиваться, как не оборачивается на сходные крики герой волшебной сказки, укравший живую воду. Так человек мог уловить заветный миг, таинственную точку перехода, перехитрить силы хаоса, оживающие в опасный момент смены года. И хотя дома на поверку в кувшине оказывалась обычная вода, считали, что виной этому какой-нибудь проступок, совершенный домочадцами.