Знание-сила, 2004 № 10 (928)

Мы с моей аспиранткой Ксенией Василевской проводили исследование в тюрьме на людях, которые попали туда неожиданно и оказались, таким образом, в психологически совершенно невозможной для себя ситуации. Что с ними происходит в ситуации такого стресса? Ведь у них еще и идентичность при этом подвергается испытанию на прочность...

Оказалось: они теряли связь с собственным детством. Не могли его вспомнить. В среднем человек начинает себя вспоминать лет с четырехпяти. А у этих людей средний возраст первого воспоминания в жизни — 13- 14 лет! То же, что было раньше, - ну, не то чтобы они вовсе не могли этого вспомнить. Если им специально говорили: «А ты помнишь, как тебе было три года?», вспоминали, конечно. То есть это не ретроградная амнезия так называемая, когда человек в буквальном смысле теряет память, если его по голове стукнуть чем-нибудь. Нет, факты-то они могли вспомнить, но им казалось, что это им не нужно. Они функционально не могли пользоваться этим ресурсом.

Вот мы и предположили: а не легче ли будет совладать с кризисом, если сделать прошлое доступным? Человек должен быть способен, вернувшись в свое прошлое, «забрать» там силы, которых ему сейчас недостает, смыслы, стратегии поведения, опыт себя, отличный от сегодняшнего, травматичного. Так, для больного важно помнить себя здоровым, ДЛЯ одноногого — помнить себя с двумя ногами, в ситуации неуспеха — помнить ситуацию прошлого успеха. Словом, знать, что ты к этой ситуации беды и поражения не сводишься, что в тебе есть еще много другого. Уметь взять это другое и жить им.

Если говорить о вещах, связанных с идентичностью, это вообще критически важно: для того же человека, внезапно попавшего в тюрьму, как важно не превратиться в зэка! А возможно это только одним образом: если он помнит, каким он был до заключения. Когда мы это публиковали, у нас там был даже словарь сленга: как они говорили до психотерапевтических сессий и как начинали говорить после, уже опять нормальными словами называя те же самые вещи.

Автобиографическая память — это в буквальном смысле слова та самая действительность, в которой все было (и более того, остается) не так, как на «самом деле».

«ЗС»:— Получается, что автобиографическая память у человека, по крайней мере у европейского, остается, по существу, очень мало востребованной как ресурс: «грамотность» в этом отношении еще не выработана как следует. Что бы вы могли назвать основами такой «грамотности»?

В. Н.:— Ну, из сказанного уже кое- что, кажется, ясно. Во-первых, прошлое должно быть как минимум доступно. Не надо от него загораживаться; в этом смысле у «охотников» есть, чему поучиться. Во-вторых, оно должно быть увидено как разнообразное, полное множества разных возможностей. Поэтому «гармоничные» отношения с прошлым — это умение извлекать из него конструктивные темы и смыслы. Так его использовать, чтобы оно могло исполнять как можно больше функций.

«ЗС»:— Но как это сделать, если у «внутреннего дома» человека есть, насколько я себе представляю, довольно устойчивая и, более того, традиционная структура? Все-таки, что пережито — то пережито, как ни перетолковывай, разве нет ?

В. Н.:— Как ни удивительно, люди не так уж хорошо умеют и жить, и работать со своим прошлым. Скорее, напротив. Мне вообще кажется, что в принципе, за исключением разве тех, кто пишет мемуары, вообще как-то специально этим занимается (поэтому у них и структура памяти многоуровневая, сложно организованная), у большинства людей эта самая структура вообще, можно сказать, не складывается, ну нет ее попросту. В самом фундаменте — отдельные эпизоды жизни, их очень много, и из них в принципе все, что угодно, можно сделать именно потому, что они разные и способны уложиться в любые комбинации. А вот то, что дальше, способно выглядеть очень по-разному.

Все это может, как пирамида к своей вершине, сходиться к некоему Самому Главному Событию Жизни. Так очень часто, кстати, бывает, и ничего хорошего в этом, на самом деле, нет: единственный образ, к которому человек все время возвращается, возвращается, возвращается, и вокруг него вращается все остальное; все, что произошло позже, — только из-за этого, а все, что до, - только к этому и шло.

Моя терапевтическая практика направлена на то, чтобы смягчать такую иерархию за счет выделения различных жизненных тем и поиска вершинных событий в каждой из них. В таком случае у человека появляется свобода как-то двигаться. Видеть, что, допустим, если там не получилось, зато здесь получилось... И вообще очень важно умение давать событиям расходящиеся оценки. Это, кстати, характерно для «охотников», о которых я говорила, а кроме того, для творческих личностей. То есть человек способен видеты с одной стороны, да, я пережил горе, но с другой, я могу из него почерпнуть и что-то полезное для себя — для самосовершенствования, для личностного роста...

Значит, свойства оптимальной памяти — ну, если совсем коротко — самые важные, первая тройка: доступность, разнообразие и гибкость в оценках. А терапия и может, и должна эти свойства увеличивать.

Эдгар Эйде. «Золотой дождь», 1947 г.

«ЗС»:— Но ведь на отношения человека к своему прошлому всегда «давят» какие-то «сценарии» — типичные, в каждой культуре свои, правда? Предписывают, чего и в каком порядке нужно достигать, как это все надо оценивать, что из случившегося важно, а что нет, какой вообще «должна» быть жизнь, чтобы считаться хорошей, правильной, достойной... И такие сценарии организуют все пережитое человеком, делая из этого «судьбу». И что тут можно человеку посоветовать? Учиться быть свободным от заданных сценариев?

В. Н.:— Ну, что касается культурных аспектов вопроса, здесь я, боюсь, вас не сильно порадую. По крайней мере, пока — для меня это парадоксально — все межкультурные исследования автобиографической памяти никаких существенных различий не выявляют.

А их было не так уж мало. Сейчас такую серию исследований ведет американский профессор Дэвид Рубин на американцах, на европейцах, в частности, на датчанах; мы только что сделали на наших. Естественно, «культурные сценарии» различаются, но в европейских культурах все-таки не очень. А вот английский профессор Мартин Конвей исследовал автобиографическую память представителей совершенно несхожих культур в семи странах — США, Испании, Великобритании, в том числе в азиатских — Пакистане, Китае, Японии, Бангладеш. Его интересовала проблема «распределения» воспоминаний по временной оси жизни. Удивительно, но и он не обнаружил существенных различий! Практически везде был интересный эффект: о разных возрастах своей жизни человек вспоминает разное количество событий. Не то, что из каждого года, допустим, по пять или по десять событий, а есть некое типичное распределение с «пиком» на возрасте примерно от 16 до 28 лет. На эти годы приходится просто непропорционально большая часть вспоминаемых событий во всех культурах. А предположения-то были другие: думали, что европейцы с американцами ценят молодость, а в Китае, например, или в Японии, наоборот, — старость, мудрость... Нет, почему-то.