Знание-сила, 2003 №12 (918)

Никаких «мировых констант», описывающих динамику социальных процессов, не было, да и не могло быть найдено. Все это были детские игры взрослых людей. Так мне казалось довольно долго. Но в конце концов я понял, что это не так.

Тот семинар был примером тупика, в который попадает пассионарная энергия, запертая в душах. Это она билась в глазах ведущего, когда тот несусветную глупость пытался представить как близкий триумф научной мысли. Это она заставила докладчика взять научные понятия, имеющие точный смысл в статистической физике, в физической кинетике, в теории твердого тела, и воспользоваться ими как метафорами, как поводом для того, чтобы вызвать окрашенные научным флером ассоциации, связанные с жизнью людей, общества.

Наука, построенная на метафорах, или «метафорическая наука», — это род поэзии, но поэзии обманной.

Поэтическая метафора не скрывает лица. Обращенная к человеку, она доверчиво приглашает его быть хозяином смысла, который она несет. Ей не нужно стыдиться своей метафорической природы.

Я слово позабыл, что я хотел сказать.

Слепая ласточка в чертог теней

вернется

На крыльях срезанных, с прозрачными

играть...

Что свяжет читатель со слепой ласточкой Мандельштама в чертоге теней? Что свяжет, то и свяжет, его дело. Метафора говорит ему: возьми меня, я тебе пригожусь. Будь со мной добр, будь внимателен ко мне... Так поступает честная поэтическая метафора. Сила ее обеспечена личностью того, кто ее создал. Ей не надо говорить человеку: ты обязан понимать меня только так и никак иначе, потому что в таких-то книгах такие-то авторитетные люди написали, что я означаю именно это, а не что-то другое. Как только метафора пытается говорить таким языком, она перестает существовать как язык личности, перестает быть честной метафорой.

Единственное, что поэтическая метафора действительно запрещает мне, так это запретить другим видеть в ней не то, что вижу я.

Линейное пространство, точки которого суть многомерные векторы, это не метафора, а точное понятие, толкование которого не допускает никакой двусмысленности.

Утверждение же, что состояние общества может быть представлено как совокупность векторов в таком пространстве, — не более чем метафора. Но метафора нечестная. В отличие от метафоры поэтической она вынуждена скрывать свою метафорическую суть, маскироваться под строгое научное предположение. Обманывая тех, кому адресована, она сулит «научно обоснованные результаты», которые в конечном итоге оказываются никуда не ведущими и ни к чему не обязывающими метафорическими иносказаниями, имеющими внешние признаки науки.

Не стоило бы говорить обо всем этом, если бы метафорическая наука сводилась просто к деятельности, окрашенной в научные тона и построенной на недостаточно продуманных основаниях. Такое было всегда, из века в век. Живая наука во все времена соседствовала с наукой мертвой, метафорической, которая «кормилась возле».

Но в наше время метафорическая наука приобрела поле действия широкое, как никогда. В ней воплошена огромная пассионарная энергия. Загнанная в тупик, она разрушительно действует и на саму науку, и на культуру.

Системный анализ, глобальное моделирование, синергетика, теория катастроф, искусственный интеллект, математические модели и методы в социологии, психологии, в других гуманитарных дисциплинах — это обширные области квазинаучной деятельности, где метафорическая наука — не побочный продукт, а стержень, определяющий магистральное направление развития.

Хорошо помню, почему в юности хотел поступить и поступил в Московский инженерно-физический институт. Я хотел знать физику, но главным было не это. Физика тогда была престижна, однако престиж ее меня мало волновал. Хотелось получить знания о мире, где есть не только звезды, но и люди, звери, птицы, где были мои мама и папа, где также был и я. Хотелось жить в гармонии с миром, в единстве с ним. Святое, непреоборимое желание. Я понимал, что физика не даст мне рецептов, как жить. Этого я в ней и не искал. Считал это сугубо личной проблемой. Но я думал, что, зная о мире, смогу жить так, чтобы от этого было теплее и мне, и другим, я думал, что знания дадут мне возможность чувствовать себя увереннее в помощи добру и противостоянии злу.

Философия меня привлекала. Но в ней я не находил аскетической обязательности перед конкретными проявлениями мироздания, какой отличается физика. Вериги, которые такая обязательность накладывает на разум, я никогда не воспринимал как ущемление духовной свободы. Напротив, я хотел следовать этой обязательности вместе с другими, кто ей следует. Это, мне казалось, было необходимым условием того, чтобы дух мой, оставаясь свободным, был в гармонии с миром.

Сейчас, по прошествии многих лет, я могу твердо сказать, что не ошибся в выборе. Не важно, что физика не дала мне знаний о мире, в которых я нуждался. Не имеет значения, что картина мира, которую она предложила мне, оказалась недостаточной. Культура, созданная теми, кто создавал физику, это нечто большее, чем картина мироздания. Она помогла мне понять, какими глазами я должен искать то, чего недостает мне в этой картине. Она предложила мне духовные ценности, без которых я не смог бы в союзе с гуманитарными началами искать мост, соединяющий теперь разные стороны меня самого в единое целое. У меня нет оснований считать, что я обманут наукой.

Однако вокруг меня множество людей, которые, выбрав точные науки в качестве основного жизненного амплуа, чувствуют себя жестоко обманутыми в своих ожиданиях. Их первоначальные мотивы были, видимо, схожи с моими. Такие мотивы довольно просты и не оригинальны. Силы, толкающие людей в науку во имя гармонии в отношениях с миром, велики. Множество людей подпадает под их влияние, несомненно, благое.

Но убогие формы профессиональной реализации, на которые они оказываются в итоге обречены, разительно не соответствуют их бывшим надеждам. Частичная деятельность, связь которой с первичными ценностями, с людьми, с жизнью прервана или находится в руках тех, кто превращает науку в дурную политику, их не может удовлетворить. Их душевная энергия, часто очень большая, ишет выхода.

Метафорическая наука предлагает такой выход, разрастаясь за счет обмана, который сбивает с толку своей похожестью на правду.

Нагреванием лед можно превратить в воду, твердый металл — в жидкость. Охлаждение позволяет сделать углекислый газ жидкостью, а затем твердым телом. Эти превращения, так называемые фазовые переходы, сопровождаются резкой, скачкообразной переменой в структуре взаимосвязей между атомами физического тела. Теория фазовых переходов представляет собой часть физики твердого тела и хорошо развита.