Знание-сила, 2002 №09 (903)

нология, психолингвистика, теория универсалий, однако они стараются не выходить за рамки лингвистики, утверждая: в любом языке есть гласные и согласные, субъекты и объекты действия, тенденции развития… Лингвист Чарльз Хоккет еще в 1950-е годы предложил абсолютные универсалии – ключевые свойства, присущие языку человека. Однако перечисление этих мудреных свойств (взаимозаменяемость, перемещаемость и других) позволяет обозначить лишь рамки феномена речи. А что внутри?

Может показаться, что раз речь уникальна, то и изучать ее сравнительную этологию бессмысленно. На самом же деле, возникла речь не на пустом месте, и наблюдение ее корней у высших животных дает пищу для размышлений. Но здесь лучше оставаться объективным, так, будто вы – некий инопланетянин, решивший изучить вокализацию десятка тысяч видов птиц и млекопитающих.

Дойдя до хомо сапиенса, вы едва ли заметите в человечьем курлыканье особую осмысленность или членораздельность. Характерным отличием покажется другое: ритмичная работа губ. Если птицы и звери при вокализации просто открывают рот, то мы все время захватываем что-то незримое губами, помогая языком и челюстями. Близки к этому умению и другие приматы. Обезьянки довольно часто принимаются «бормотать» и чмокать губами. А чем в это время заняты их руки? Оказывается, почти тем же самым – они «грумингуют»: захватывают пряди шерсти, перебирают волоски, время от времени выбирая оттуда кристаллики соли, волосяные луковицы, а то и какую-нибудь живность. И все это отправляется «на попроб» чувствительным губам, которые у приматов – словно еще одни руки.

Будучи в расстроенных чувствах, обезьянка сразу кидается за взаимным грумингом. Тем и успокаивается. Одновременно у нее наблюдается так называемое блямканье (ничего смешного – научный термин!). Как это? Попробуйте быстро сказать «блям-блям-блям» – вот и все дела. У нас эта реакция тоже сохранилась: ее можно заметить, когда дети, оправдываясь или собираясь заплакать, пришлепывают губами. Или когда взрослые морщатся от досады и – «бы-бы- бы-б!» (блин! – это, наверное, оно и есть). В естественных условиях груминг и блямканье наблюдаются у приматов очень часто, особенно при дружелюбном поведении.

У большинства зверей передние конечности находятся «в одной упряжке» с задними, но у приматов они «завели дружбу» с челюстями, языком и губами – как дополнительные органы захвата пищи. В мозге центры управления кистью и органами речи образовали тесные взаимосвязи, что позволяет приматам слаженно манипулировать руками и ртом во время еды. У нас это сотруд ничество пошло еще дальше – пальцы помогают говорить, а высунутый язык – рисовать всякие каракули.

Идея о том, что речь человека сродни манипуляции предметами (в том числе изготовлению орудий), не нова. Но то, что «предметами» речи являются шерстинки собеседника, звучит необычно. Разговор – это скорее «акустический груминг», нежели «инструментальная деятельность» высокой мысли. Нонсенс? Во всяком случае, расхождение с общепринятым «речь – это труд усталых уст». Кстати, наиболее желанный объект груминга у обезьян – маленькие детеныши. У человека подобное влечение переходит в речь – как неодолимое желание повторять и сюсюкать (то есть акцентировать работу губ), общаясь с малышами.

Вопрос о происхождении языка рассматривали в утилитарном ключе еще со времен Энгельса: речь возникла в процессе труда, удовлетворяя потребность что-то сказать друг другу. В 1970-х эта точка зрения получила новый резонанс в связи с работой антрополога Гордона Хьюза об эволюции языка. Ее суть такова. Наши предки обладали богатым языком жестов, а затем поняли, что не очень-то побеседуешь в темноте, со спины или если руки заняты… Исчерпав преимущества языка жестов, люди отвергли его, создав устную речь.

Такая модель кажется мне не меньшей сказкой, чем возможность изобретения языка на совете мудрых вождей. Думаю, в действительности «челове-' ческого языка жестов» (который еще и «был отвергнут») не существовало. У человека параллельно развивались всевозможные способы общения, включая мимику, позы, движения, возгласы, жесты и слова, – для краткости остановимся только на последних двух. Вероятно, уже у предков гоминид сосуществовали как характерные для приматов жесты, например, указательные (вот!), просительные (дай…), агрессивные (цыц!), так и звуковые выражения эмоций, которые и тогда мало чем отличались от наших айо! вах! или ку-у-л!

Позднее, на этапе ранних гоминид, мощная рассудочная деятельность породила имитационные жесты и такие же звуковые сигналы (о-такая змея – хык на меня!). И все эти айо! и хык уже были настоящими словами, хотя и без полноценного языка. Затем появились представители рода Homo, которые усложнили и наделили абстрактным значением как слова, так и жесты – языка, теперь уже настоящего, способного создать картину мира.

Есть и следующий этап – цивилизованный, когда умение говорить люди стали развивать как систему и упражнять миллионами повторений (а чуть в сторону – хлоп указкой по голове!). Без этих упражнений речь останется просто «речью человеческой», значительно уступая «речи искусной». Одновременно у масс появлялись новые жесты-символы, наделенные местным значением (порой весьма контрастным – например, если в Нью-Йорке колечко из пальцев обозначает о’кэй, отлично, парень, то в Монтевидео – ну, ты и задница).

Помнится, в школе мы (непонятно зачем) учили что-то там «изъявительное», «сослагательное»… Уже тогда я озадачивал учительницу: откуда все это взялось? Она велела не забивать голову перед экзаменами: «Эти правила разработали лингвисты». Какое величие – подумалось. По прошествии лет мне стало известно, что есть и иной ответ. Известный лингвист Ноэм Хомски выдвинул гипотезу, что основы синтаксиса заложены в особых структурах мозга,

– Сынок, убери в комнате! – это побуждение может приобретать разные эмоциональные оттенки благодаря множеству синтаксических вариантов «вербальной агрессии».

– Хорошо, когда ты сам убираешь (изъявительное).

– Вот бы ты прибрал… (условное).

уникальных для человека. Увидев достижения «говорящих обезьян», Хомски переборол скепсис и ввел в круг «синтаксических умов» и человекообразных приматов.

Не трудно сделать еще один шаг и сказать, что пресловутые «синтаксические зоны» мозга некогда управляли довербальным общением, сохранив его древнейшие архетипы и в устной речи. Поэтому синтаксис речи (особенно его опоры – предикативные связи сказуемого и подлежащего) обладает «этологическим» смыслом. Попробуем с этих позиций рассмотреть – каким бы неожиданным это ни казалось – наклонения и времена наших высказываний.