Знание-сила, 2001 №03

Игорь Кондаков

Я склонен думать, что идея Плеханова о том, что все петровские реформы проходили в рамках восточной деспотии и вся модернизация, демократизация Петра была подчинена сугубо традиционным государственным формам, значительно осложняет проблему качания от Европы к Азии и обратно. Думаю, что и в советском периоде были разные качания – так, период Ленина и Троцкого был периодом большей европеизации, нежели сталинский.

Мне кажется очень перспективной идея относительно анализа форм культурного шока в России. Нынешний культурный шок, который переживает страна. – определенная реальность, которую нужно анализировать. Но это совсем не тот культурный шок, который произошел после 1917 года. И если говорить о том выборе, который сегодня решается именно в культурном плане в России, то это выбор между американизацией (даже не европеизацией) культуры и интеграцией собственного культурного наследия, которая является совсем не простой. Соединить Платонова и Шолохова. Шолохова и Солженицына, Троцкого и Милюкова, Устрялова и Бердяева трудно. Объединить официальную и диссидентскую линию, в эмиграции – антисоветскую и просоветскую линию – это трудная проблема, которая мучительно решается в современном культурном процессе. И процесс интеграции собственного культурного наследия идут мощно и болезненно. Я думаю, что в культуре происходит выбор между этими двумя тенденциями.

Далее. Мысль о том, что Россия – не великая страна, а русские – малый народ, является мыслью для всех, кто живет сейчас в ближнем зарубежье – Прибалтике, Средней Азии, Закавказье. Эта мысль не может сейчас не занимать тех, кто живет в Татарстане, в Башкортостане (где русские получают зарплату в пять раз меньшую, чем башкиры), в Якутии, где русские составляют ничтожное меньшинство. Мысль Шафаревича по поводу малого народа обернулась как бумеранг против самих русских. Я считаю, что в принципе это очень полезный процесс. По поводу борьбы с собственным народом еще Ключевский скаэа/i: «Государство пухло, а народ хирел». Мысль о том, что мы – это малый парод, и в этом смысле нам нужно менять всю систему координат, приспосабливаясь к своему частному, малому кругу, малой родине, – это очень прогрессивный и жизненный процесс. Здесь, может быть, и находится путь к европеизации и космополитизации России. Это и есть выбор.

Александр Ахиезер

В том смысле, что человек всегда мыслит, решает, действует на основе ранее сложившейся культуры, на основе своей критической способности ее освоить. Действительно, задачи, ради которых реформы в России бывали задуманы, оставались нерешенными; более того, за ними, как правило, следовали контрреформы, нередко ухудшавшие ситуацию. Например, такое радикальное преобразование, как отмена крепостного права, вызвало волну архаизации, возродившей в невидных масштабах то же самое, по существу, явление – крепостничество – в форме военного коммунизма и сталинского тоталитаризма.

Такая парадоксальня ситуация поднимает неизбежные вопросы: почему развитие России в Новое время постоянно требовало реформ?

Почему инициатива всегда шла от власти? И наконец, почему за любой реформой следовал откат, который мог превосходить ее по своему энергетическому потенциалу?

Это нельзя объяснить недостаточной радикальностью реформ – реформам Александра II не было аналогов в предшествующей истории. Александр Янов говорит о циклизме. Очевидно, что перед нами закономерность, природу которой мы лишь пытаемся понять и приходим к выводу, что смысл реформ в России заключается в том, чтобы компенсировать различными способами острую нехватку в массовой культуре ценностей, ориентированных на развитие, на прогресс. И причина здесь одна: российское общество в своей исторической основе не порывает решающим образом с влиянием традиционализмам. Наследие давно ушедших времен сегодня влияет на сознание и поведение людей. А устойчивость традиционализма обусловлена тем простым обстоятельством, что на протяжении за малым исключением всей отечественной истории в составе населения преобладало крестьянство. Налицо историческая слабость городской культуры, городского образа жизни, городских ценностей, очагов интеллектуализации, которые могли бы противостоять традиционализму. И дело не только в гораздо большей численности крестьянства, дело в его особенностях: в начале родовая община, затем территориальная, общинники никогда не знали частной собственности. А сохранение древних коллективных форм органически связано с определенным типом власти – с созданием авторитарного государства, то есть с созданием механизмов, направленных на принуждение. Уже власть общины, по существу, несла в себе крепостную зависимость крестьянина от локального сельского мира на основе очень архаичной культуры. Поэтому, как бы ни объяснять крепостничество, основы его – в догосударственных формах. Крестьянин не мог покинуть обшину, включая ее советскую модификацию – колхоз, совхоз – без разрешения. Второй, тоже важнейший факт – существенная сторона архаичного традиционализма – негативное массовое отношение к торговле превращается в основное занятие, профессию. И еще одна особенность традиционализма – стремление крестьян жить в локальном мире, их тяга к авторкии, замкнутости, вплоть до полного противопоставления себя большому обществу, государству по принципу «мы» – «они».

А в результате – неспособность общества подчинять организационные отношения задачам совершенствования, будь то власть или производство, неспособность активно участвовать всем и каждому в жизни большого общества. А без этого – невозможно эффективное производство, развитие частной инициативы, создание интенсивности работающих структур.

Рывки же в виде реформ требовали свободной циркуляции ресурсов, что в бедном обществе грозило еще большим обнищанием, люмпенизацией, взрывами недовольства, в результате – поворот к контрреформе. Вот и ответ Александру Янову. Из-за этих-то двух исключающих друг друга циклов – реформ-контрреформ – сложилось специфическое общество промежуточного типа. И среди многих его особенностей одна, важнейшая – неспособность пробиться к формам жизни, основанным на интенсивном воспроизводстве.

Короче говоря, уверен, что без ориентации на реальные и потенциальные сдвиги в культуре и нравственности никакое реформирование невозможно. И мировой опыт это подтверждает. Например, успехи экономического развития в некоторых странах Юго- Восточной Азии в значительной степени связаны с новой культурологической интерпретацией ислама, выводящей людей за рамки массового традиционализма к новому пониманию развития и прогресса. Без таких интерпретаций проекты либеральных реформ не имеют шансов на жизнь. Поэтому именно культурологические технологии можно рассматривать как способ (думаю, единственный) втянуть людей в более эффективную и исторически продвинутую деятельность. Потому что первично все-таки сознание, то есть то, что в человеке, а не то, что вне его.