Знание-сила, 1999 № 05-06

Письмо это адресовано М.А.Суслову, но не как главному партийному идеологу (решающему, какие статьи можно печатать), а как председателю Комиссии по иностранным делам Верховного Совета СССР, с просьбой ознакомить с письмом товарищей Косыгина и Брежнева.

Это больше послание. Оно включает в себя девятистраничное письмо с грифом «Секретно» и десятистраничную рукопись статьи «Диалог. Мировая наука и мировая политика», подготовленной «совместно с известным публицистом Э.Генри» для опубликования в «Литературной газете».

Главная тема письма – мораторий противоракетной обороны. Доводы слишком конкретны и далеки от диапазона газетного публициста. Легче предположить, что Сахаров хотел с помощью известного журналиста предать гласности мнение технических экспертов по злободневному вопросу, чреватому мировой войной.

Суть письма в том, что мораторий ПРО, предложение о котором выдвинули незадолго до того президент США Джонсон и министр обороны Макнамара, «отвечает существенным интересам советской политики, с учетом ряда технических, экономических и политических соображений».

Эти сахаровские соображения таковы: СССР обладает «значительно меньшим технико-экономическим и научным потенциалом, чем США»: по валовому национальному продукту в 2,5 раза, по выпуску компьютеров более чем в 15 – 30 раз, по расходам на точные науки в 3 – 5 раз; по эффективности расходов в несколько раз и притом разрыв возрастает. «Это отличие заставляет СССР и США по-разному оценивать возможность создания наступательного и оборонительного оружия»;

в наступательном оружии существует эффект насыщения, однако его нет в области ПРО, где «исход соревнования … определяется соотношением технико-экономических потенциалов»;

поэтому необходимо «"поймать американцев на слове”, как в смысле реального ограничения гонки вооружения, в котором мы заинтересованы больше, чем США, так и в пропагандистском смысле, для подкрепления идеи мирного сосуществования»;

открытое обсуждение проблем моратория в советской печати и особенно статья дискуссионного характера окажет поддержку группам «среди зарубежной научной и технической интеллигенции.., которые при благоприятных условиях могут явиться силой, сдерживающей «ультра» и «ястребов». Эти группы играли важную роль при подготовке Московского договора о запрещении испытаний».

И в приложенной рукописи «статьи дискуссионного харакгера» главная мысль – увеличение опасности ядерной войны при открытии гонки ПРО и в связи с этим – потенциально большой роли ученых в международной политике. Именно детальность военно-технического и политического обсуждения проблемы в этой рукописи скорее всего заботила редакцию «Литературной газеты» и требовала санкции сверху, а не радикальность такого вот, например, сахаровского вывода: «Credo прогрессивных ученых, профессивной интеллигенции во всем мире – открытое и непредвзятое обсуждение всех проблем, включая самые острые». Тем более что на вопрос журналиста: «А если американские политические руководители будут по-прежнему и1рать с огнем?» прогрессивный советский ученый ответил: «Тогда, мне кажется, слово за американским рабочим классом, американским народом и не в последнюю очередь-за интеллигенцией и учеными».

Из стилистики статьи явствует, что Сахаров еше всецело «свой», еще целиком считает себя защитником социалистического лагеря. А из письма Суслову еще яснее видно, что пишет человек, считающий себя техническим экспертом, преданным «существенным интересам советской политики» и не отделяющий себя от других советских экспертов. Сахаров пишет, «по моему мнению и мнению многих из основных работников нашего института», говорит об «официальных документах, представленных в ЦК КПСС товарищами Харитоном Ю.Б., Забабахиным Е.И.» и просит «санкции на опубликование беседы».

Если Сахаров в этом письме расширяет рассмотрение научно-технических вопросов на экономические и политические, то просто потому, что такое расширение прямо требуется существом дела.

Что же произошло между 21 июля 1967 года и началом февраля 1968 года, когда Сахаров принялся за свои «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе»?

Именно ничего особенного не произошло. Ему только сообщили, что публиковать рукопись нецелесообразно.

Выяснилось, что Credo прогрессивных ученых не совпадает с таинственным кредо правительства, которое не нуждается в советах постороннего. Двадцатистраничный труд – плод серьезных размышлений академика Сахарова – отправился в архив.

Такое правительство угрожало мирному сосуществованию не меньше, чем западные «ястребы». Отечественные «ястребы», похоже, не меньше нуждались в сдерживающей силе.

Ну и что с того, что кто-то сказал «нецелесообразно»? Для Сахарова был значим аргумент довода, а не аргумент имени. В физике такой способ жизни обеспечил все его научно-технические достижения. Естественно было держаться своих привычек и вне науки. Никто же не противопоставил его военно-политическому анализу какие-то доводы по существу. А ведь он не просто хотел поделиться с человечеством своим пониманием мировых проблем, он продумал еще и практический ход, который помог бы решить главную проблему разделенного человечества – проблему его жизни или ядерной смерти.

И Сахаров через несколько месяцев вернулся к задуманной им статье дискуссионного характера, к открытому обсуждению взрывчатого клубка проблем, в котором противоракетная оборона стала бикфордовым шнуром. В его «Размышлениях» как первая из опасностей, угрожающих миру, обсуждается угроза ядерной войны, и проблема ПРО в ее центре. К маю 1968-го он закончил статью и отпустил ее в самиздат.

Так почему же он – пятнадцать лет спустя – не рассказал честно эту предысторию его «лихого удара в другой области», чтобы ясна стала вся серьезность его причин и намерений?

Думаю, прежде всего потому, что Сахаров был честный человек. Ненормально честный, если под нормой понимать то, что обыкновенно среди людей. Говоря о своем учителе в науке и жизни Игоре Евгеньевиче Тамме Сахаров употребил выражение «абсолютная честность». Это вполне относилось к нему самому – и в обыденной жизни, и в самой необыденной.

«О периоде моей жизни и работы в 1948 – 1968 годы я пишу с некоторыми умолчаниями, вызванными требованиями сохранения секретности. Я считаю себя пожизненно связанным обязательством сохранения государственной и военной тайны, добровольно принятым мною в 1948 году, как бы ни изменилась моя судьба», – это он писал в своих «Воспоминаниях» в годы горьковской ссылки и абсолютно честно относился к своему обязательству. Рядом с ним в ссылке была Елена Боннэр – самый близкий ему тогда человек. Не раз они были готовы умереть вместе в голодовках, но он ей так и не сказал, что всего в двух часах езды от Горького расположен тот самый Объект, в котором он провел два десятилетия и о жизни в котором много чего рассказал в своей книге.