Знание- сила, 2000 № 11

Но научному знанию достается особенно. Оно, считавшееся прежде образцом независимости и объективности, теперь обнаружило свою «социокультурную размерность» – и она немедленно стала предметом огромного количества исследований. В 1962-м умы современников потрясает книга Т. Куна «Структура научных революций», в которой описано, каким образом научные концепции возникают, властвуют над умами и терпят крах, причем определяется все это совсем не их отношениями с Объективной Истиной, а целями научного сообщества. Все 70-80-е были заняты многообразным освоением профессионалами этой идеи. Пик таких тенденций – учение Пола Фейерабенла. Этот очень популярный в свое время философ и методолог науки прямо отказывал науке в праве считаться образцовой, главной формой знания из-за того, что она культурно обусловлена, и уравнивал ее в правах с мифом, религией, магией и прочими традициями.

Укоренилась и принесла обильнейшие плоды мысль для прежних эпох совершенно еретическая – о многообразии рациональностей. Из совокупности норм и методов научного исследования, чем она благополучно была много лет, рациональность превращается в характеристику культуры определенного типа. («Типы культур», между прочим, одна из любимейших тем для рассуждений весьма разной степени строгости.) Кстати, интерес к «культурологическому» мышлению – одно из свидетельств тяги к «целому».

Кру Ка Ко. Сука с фонарем. Бронза. 1995г.

…Не станет он искать побед.

Он ждет, чтоб Высшее Начало

Его все чаще побеждало – Чтобы расти Ему в ответ.

P.-М. Рильке

Что же мы видим в результате? Всю историю XX века, то есть посттрадиционных европейских обществ, занял жесточайший кризис сущности. Европейскому человеку пришлось с ним столкнуться, как только традиционные общества в Европе перестали быть возможными. Грубо говоря, он оказался не в состоянии понимать, что он такое и что ему делать с собой и с миром.

В первой стадии кризиса сущности еще чувствовалось, что она нужна и возможна, хотя и новая. Поэтому над всей первой половиной века властвовали идеологии и глобальные проекты. На «постмодернистской» стадии того же кризиса возникло чувство, что никакой «сущности» нет и не надо.

Традиция – инструмент для уловления сущности. Она условна только при взгляде извне; на самом деле, это одна из важнейших форм безусловности, вернее, из способов ее переживания. Безусловность – как солнце, на нее невозможно смотреть без очков (и без нее ничего не видно): вот традиция и есть такие очки. Человек попытался смотреть на сущность без очков и немедленно обжег глаза – раньше, чем успел что бы то ни было как следует разглядеть. Теперь рубцы, которые образовались у него на «глазах» от этого ожога, стали сами неизбежной – и в этом качестве очень важной – формой видения. Мы видим обожженными глазами.

В целом Постмодерн производит впечатление поражения. Но невозможно не задуматься о важности опыта поражений. Именно торжество проектов Модерна в середине века обернулось таким его крахом, после которого мы, в Модерне воспитанные, будем приходить в себя еще долго. Теперь европейцы имеют шанс научиться более тонкому восприятию вещей, увидеть их такими, какими они не вмещались в «модерные» схемы. Поражение выводит за рамки обжитого и привычного. Оно сокрушает нашу гордыню. Оно заставляет нас расти. Даже когда мы как будто отказываемся от роста (понимаемого по-модернистски как экспансия и увеличение) и уходим в «локальные смыслы». Потому что рост может быть разным, и это рост вглубь. Постмодерн – это открытие, благодаря поражению, путей нового типа. Путь вглубь, в тишину – тот же, что и более привычный, свойственный Модерну – путь вверх и вперед.

Я полагаю, что слово «Бог» следует на некоторое время вывести из употребления Бог… часто превращается в свалку проблем, которые можем решить мы, люди. А когда уже политики употребляют слово «Бог», это единственная форма кощунства, которая мне известна. Поэтому настоящее богохульство все еще является формой признания Бога.

Г. Бёлль

Бог предстает теперь не как «надежный оплот» в жизни и не как утешитель. но как угрожающая бездна.

К -Й. Кушель

В. Молчанов. Полулежащая фигура. 1993г.

Один мудрый человек говорил некогда автору этих строк, что различные формы «революционаризма», «стремления к новому» и т.п. в начале века – это бунт: против даже не только и не столько Бога (который к началу века давно перестал – на «общекультурном» уровне – чувствоваться и пониматься), сколько против собственного подобия Ему. Человек ударил по Зеркалу Мира, зеркало разбилось – и в трещины глянула морда Вельзевула. Не надо было бить?..

Да, бунт – но заложенный, может быть, в самых основах, в самом корне европейско-христианского отношения к жизни. Само христианство по своему происхождению – бунт, переворот, прорыв, и эти его черты унаследовала произошедшая из него, проросшая им даже в своем атеизме европейская культура.

Христианство – великий риск: это – религия на краю невозможности религии. В область Абсолютного, полюс которого ранее мог быть только Один, в качестве второго полюса оно ввело человека; и этот полюс стал со временем усиливаться. И порожденная им, движимая им культура в конце концов сорвалась – распалась на множество псевдоформ, переставших узнавать свой исток.

На протяжении всей европейской истории христианских веков, особенно Нового времени, происходила трансформация, вначале медленная, затем все более быстрая, религиозного мироотношения. В итоге этого процесса в XX веке место религиозного в собственном и единственном смысле стали занимать совсем другие по сущности, по изначальному предназначению формы: искусство, политика… Вместо того чтобы быть самими собой, они стали «псевдоморфозами» религиозного сознания. Но «свято место» оставалось мучительно пустым, и сейчас оно более пусто, чем когда бы то ни было.

«Общее чувство жизни», лежашее в основе всех смысловых и формальных изменений, чувство экзистенциальное и определяется в конечном счете отношением к Абсолюту. История европейского XX века – история тот, как человек честно пытался жить без Абсолюта. Вначале он подставлял на Его место иные вещи (сразу без Него не получалось – структура сознания не позволяла): коммунизм, грядущее счастье всего человечества. Третий рейх… А вот к последним десятилетиям века Зияющая дыра в структуре сознания европейцев, из которого был вырван (ими самими) Бог, «как бы» изгладилась. У раны затянулись края. Она как будто стала зарастать: диким мясом различных псевдообразований. Это не означает конца культурного кризиса («кризис» – «разделение», то есть глубокие структурные изменения), но переход его в новую фазу.