Лариса Пыжьянова - Разделяя боль. Опыт психолога МЧС, который пригодится каждому

Если же семья все-таки решит не брать ребенка на похороны, все равно надо дать ему возможность осознать потерю и попрощаться с умершим. Например, можно потом прийти вместе на могилу и рассказать, кто здесь похоронен, позволить ребенку поговорить с покойным, написать письмо или что-то нарисовать и оставить рисунок там. Благодаря этим действиям пройдет ощущение недосказанности, запустится процесс горевания и осознания потери.

Ребенок может не понять слова «умер», но тем не менее он имеет право знать, что близкий для него человек больше никогда не вернется. Не стоит рассказывать сказки о том, что мама или папа уехали далеко-далеко, потому что это зародит ложную надежду, что взрослый когда-то вернется. А вместе с надеждой — мучительное и безнадежное ожидание.

У маленьких детей мифологическое мышление, они очень много домысливают, подстраивают под свои фантазии. Почему они задают нам так много вопросов? Потому что они не знают этот мир, они вообще понятия не имеют, что здесь происходит. Дети узнают мир благодаря взрослым, поэтому на нас огромная ответственность, как мы им расскажем и покажем смерть, когда они с ней столкнутся.

Можно занять позицию «Детей надо беречь». Но мне ближе взгляд митрополита Антония Сурожского. В книге «Ты никогда не умрешь» он рассказывает такую историю:

«Безгранично любимая бабушка, прикованная к постели и сильно страдавшая, умерла после нескольких лет болезни. Когда я приехал, я нашел там сына, невестку, но не увидел в доме никого из детей. Я спросил: „Где же дети?“ — „О, мы отослали их“. — „Почему?“ — „Нельзя позволить им оставаться в доме, когда здесь покойница“. „А почему нет?“ — спросил я. „Но они знают, что такое смерть! Это ужасно“. Я был очень заинтересован, потому что подумал, что ребенок семи лет и ребенок девяти лет, знавшие, что такое смерть, знают много больше, чем я, и потому спросил: „А что они знают о смерти, что для них смерть?“ — „Ну, они знают, что такое смерть. На днях они нашли в саду крольчонка, разодранного кошками“.

И тогда я очень по-русски отреагировал негодованием. Я разнес их в пух и прах и сказал: „Вы что, действительно хотите, чтобы, когда они будут на похоронах, они представляли…“ — „О, но они, разумеется, не пойдут на похороны!“ — „…или, когда однажды они подумают о своей бабушке на кладбище, они представят себе образ этой любимой бабушки в форме кролика, разодранного кошкой?“ — „Нет, но как нам быть?“ Я сказал: „Приведите их назад, и пусть они пойдут и посмотрят на свою бабушку“. — „Они будут травмированы на всю оставшуюся жизнь“. Я сказал: „Это будет на моей ответственности“. — „У них будет нервный срыв“. Я сказал: „Нет, они станут здоровее психически, нежели вы, вот и все“. И детей привели.

Я объяснил им, что бабушка умерла, что они и так прекрасно понимали по суровой тишине и по тому, как их вытолкали и не позволили попрощаться с бабулей перед прогулкой и визитом к друзьям. И один из детей сказал: „Но что это такое? Что значит умереть?“ И я ответил: „Разве бабушка не говорила много раз: “Я бы так хотела поскорее умереть и снова быть с моим мужем, который умер раньше меня, и со всеми теми, кого я любила и кто ушел из этой жизни”?“ — „Да“. — „Вот это и произошло“. — „Значит, теперь она счастлива?“ Я сказал: „Да“. — „Можно нам увидеть ее?“ И это был пробный камень — что же они увидят? Мы вошли в комнату, увидели бабушку, лицо которой было мирным, потому что страдание ушло. Она лежала на своей постели, и один из детей сказал: „Так это и есть смерть“. И другой сказал: „Как красиво!“

Не кажется ли вам, что это лучшее начало для человека, вступающего в жизнь, чем представление о крольчонке, разорванном кошками, или просто о чем-то неизвестном? „Бабушка умерла, не входите в ее комнату“. — „Почему?“ — „Нет, вам не следует ее видеть“. И ребенок или подросток сразу же думает: „Это, должно быть, так ужасно, если мне не разрешают даже взглянуть на ее лицо“. А потом они видят гроб, и все, что они могут себе представить, — живого человека (потому что они не видели умершего), замурованного в этом гробу, который опустят в землю, задыхающегося, в отчаянии рвущегося на свободу, на воздух. Это вид патологии, который взрослые прививают детям. Дети намного нормальнее нас».

Я вспоминаю один случай. Погиб военнослужащий в одной из горячих точек, и психологов МЧС попросили сопровождать похороны. На месте работал психолог, он позвонил нам и рассказал, что шестилетнего сына погибшего мама решила не брать на похороны. Мальчик знал, что отец уехал в командировку, и мама не готова была рассказать ему правду: «Сколько смогу, столько буду скрывать. Он так любил отца. Для него мир рухнет, если он узнает». Мы говорили специалисту: «Убеждай. Ребенку надо попрощаться с отцом». Потом психолог позвонил нам с сожалением: «Я себя простить не могу, что не убедил мать взять сына на похороны. Это было такое прекрасное прощание с салютом, отданием почестей, с прекрасными речами сослуживцев. У сына бы осталась память, какой уважаемый человек был его отец, как достойно он жил и погиб как герой».

Эта гордость была бы с ребенком всю жизнь, она стала бы для него опорой и ресурсом в дальнейшей взрослой жизни. Но его лишили этого, лишили из лучших побуждений, стараясь оградить от горя, сберечь. Папа в горячей точке, папа не приезжает, папа уехал. Папа бросил? У детей это первый вопрос, когда так внезапно пропадают родители из их жизни.

Однажды ко мне за консультацией обратилась семья — умирал ребенок, им нужна была хоть какая-то поддержка. В семье была еще девочка-дошкольница, которая не воспринимала брата как умирающего — он находился под сильными обезболивающими и все время спал. Родители уже понимали, что конец скоро, и решили увезти дочку к бабушке, чтобы она не видела ни смерти, ни похорон, ни их самих в ужасном состоянии. Мое предложение рассказать и объяснить дочери, что происходит, взять ее на похороны, когда брат умрет, сначала вызвало у них отторжение. Папа сказал: «Я понимаю, у детей должен быть разный опыт, но одно дело, если умер старый дедушка, а другое дело брат, ребенок. Она испугается». Логика по-человечески очень понятная. Но что дальше? У девочки есть брат, который все время спит, но тем не менее присутствует в ее жизни — она прибегает к нему в комнату, играет рядом. Вдруг ее увозят к бабушке. Возвращается — а брата нет. У нее не может не возникнуть вопрос: где он? Что ей ответить? Можно сказать: он ушел с ангелом на небо. И начнет работать детская фантазия: «Он ушел, и я тоже могу уйти. И родители могут уйти. Если исчез один член семьи, то могут исчезнуть и остальные. Меня в следующий раз увезут к бабушке, я вернусь, и кого не будет — мамы, папы? Они тоже уйдут с ангелом?» Появляется много тревоги и страха.