Юлия Жемчужникова - Достоинство возраста. Как относиться к старению

Но в какой-то момент происходит что-то необратимое (это что-то — видимо, разрушение) с телом, и психикой, и интеллектом. И старик переходит в состояние, близкое к младенческому. Слабость овладевает им окончательно, и старичок уже не может, не будет проявлять активности. Тогда он становится Дряхликом. Категория эта весьма многочисленна уже и продолжает расти, потому как современная медицина дошла уже до абсурдных высот в деле поддержания жизни в теле. Кстати, похоже, у нас только дряхликов и называют стариками…

Какова же жизнь дряхлика, жизнь его семьи?

Вот как описывает Сергей Макаров: «В основном это борьба за существование — уже за существование, а не за жизнь» . Термины можно поменять местами, смысл понятен. Речь не о качестве, а о факте. «Бессмысленность и одиночество — два бича старости» теперь полностью вступают в свои права. Плюс зависимость, практически полная, когда тело становится тряпичной куклой. Приведу еще цитату, ибо сказано четко и хорошо:

«Казалось бы, теперь ты свободен от нагрузок и обязанностей, живи и радуйся! Но, во-первых, именно обязанности и нагрузки были для многих жизнью. Поэтому „свобода от“ не превращается для них в „свободу для“.

Ну хорошо, тогда наслаждайся своим внутренним миром: думай, пиши мемуары. Но как собрать разбегающиеся мысли? И потом, кому это на фиг нужно».

И еще:

«Самое неприятное для меня лично — это „ухоженный дряхлик“ (это слово я только что придумал, надеюсь, что оно не обидное). Ухоженный дряхлик чисто вымыт, аккуратно одет, причесан, даже напомажен, снабжен белоснежными зубами, сидит в коляске последнего образца на какой-нибудь магнитной подушечке с пупырышками и дыркой против геморроя… А в глазах — тоска. Или просто пустота. Непонятно, что хуже.

Содержать дряхлика нелегкая задача. Но не все дряхлики это понимают. Либо потому, что сами не особенно заботились о своих стариках и о детях, которые теперь ухаживают за ними, и не осознают, чего это стоит. ‹…› Либо настолько заняты собой и своим состоянием, что им просто не до этого…

Те же, кто все чувствуют и понимают и не хотят висеть грузом на шеях родственников, страдают еще и от этого.

Большинство, правда, смиряется с тем, что за ними ухаживают, и отдается на волю судьбы и ухаживающих, фактически превращаясь в зомби. Но немало и таких, кто хотел бы уйти, во-первых, чтобы освободить близких, а во-вторых, какой смысл в такой жизни? Но уйти им не дают. На это наша жестокая цивилизация индульгенции не дает».

В поисках мест, где уважают стариков, часто называют глухие деревни — и русские, и украинские, и казахские, и… Стоит задуматься над тем, не связано ли это в том числе и с тем, что дряхлики там большая редкость. В любом случае, как и все другие процессы и возрасты, и этот там более естественный. Если для С. М. самое неприятное — «ухоженный дряхлик», то для меня, пожалуй, это дряхлик, вывезенный из деревни (поскольку уже не может себя обслуживать) и сданный в городскую больницу или богадельню или даже содержащийся в квартире пополам с больницами.

«Говорят, что в старости портится характер. Естественно, ведь в гонке за выживание старики просто-напросто устают. Борьба с болезнями утомляет не меньше самих болезней. Количество таблеток зашкаливает. Резервы оптимизма тают. Множатся жалобы, старческие капризы, а нередко и агрессия. Типа: „оставьте меня в покое, что вы меня мучаете, дайте сдохнуть спокойно!“» (С. М.).

Заметим, что подобная агрессия нередка в любые другие возрасты: в детстве, подростковом, в середине жизни. Но тогда на нее всегда есть что ответить. Как на вопрос «Зачем я вам нужен?». А тут…

«Растерянные родственники мечутся в поисках рычага для мотивации… Или бессильно опускают руки» .

Уважаемый читатель! Только, пожалуйста, не надо обвинять цитируемого здесь С. Макарова в жестоком или даже равнодушном отношении к старикам. Отнюдь. Он описывает свои душевные отношения с родными и знакомыми дряхликами, и прелесть его позиции в честности, которой нам так недостает в теме старости.

Дряхлики, конечно, очень похожи на детей до года и по уровню самообеспечения, и по восприятию. Интересно, что у них часто присутствует любопытство и готовность к творчеству. И очевидна аналогия близости с нежизнью. Только младенцы движутся от небытия в перспективу активной жизни, старики — на том же расстоянии от конца, смерти. Потому до развития абсурдной медицины и в традиционных культурах переход в разряд дряхликов означал наступление последнего временного периода — конца жизни, и никто не думал растягивать его на десятилетия. Младенец вырастает за 1–2 года в способного говорить, ходить, осознавать себя ребенка. Старик, перешедший в разряд дряхлого, за тот же срок должен проститься, закончить существование, умереть.

Всякий ухаживавший за дряхликом или внимательный к этому процессу замечает его вампиризм. Любой, даже абсолютно далекий от всякой «мистики-эзотерики», пожалуется, что из него «тянут» соки, или жилы, или энергию. Это так. Но есть и обратный процесс. Можно, конечно, назвать это созависимостью, можно еще как-то. Но многие ухаживающие (передо мной пример моей самоотверженной тети) уверенно скажут: он(а) мне нужен. Некоторые, сами одинокие или старые, находят в этом смысл своей жизни, по крайней мере один из. Некоторые перекладывают на дряхлика свои страхи одиночества. Они сознательно или бессознательно буквально заботятся как о себе. Зачастую дети «лишают себя жизни», посвящая себя уходу за стариками. Как ни крамольно это звучит, но вопрос «А есть ли выбор?» должен иметь право на существование. Причем у обеих сторон.

И есть еще один аспект. Просто — страх смерти. Мы ухаживаем и ухаживаем, потому что не готовы, не можем принять смерть близкого человека.

Да, смерть тяжела, печальна, пугающа… но она не должна быть табуирована. Мы же, цивилизованные люди, умеем наложить запрет на все, что нас пугает.

В этой же статье описывается художественный и социальный проект еврейского художника-монумоменталиста (как он сам себя называет) Саши Галицкого «Деревенеющие». Галицкий, как следует из статьи и приведенных отзывов, — очень активный, любопытный и интересный человек. Он «вот уже восемь лет преподает резьбу по дереву в восьми домах престарелых в центре Израиля. Он неустанно окормляет больше ста стариков и старушек, побеждая стариковское время. И вот уже вся эта компания будет выставляться в Музее современного искусства в Перми».

Что это? Идея помощи? Поиск эпатажа? Нет. Галицкого увлекает процесс, обогащающий, как обычно бывает, взаимно.

«Сами работы моих деревенеющих стариков не представляют ценности, — признает Саша Галицкий. — Все или почти все старики перед смертью начинают „творить“. Моя покойная мама за два года до… взяла тетрадку в клеточку и стала писать стихи. Мой покойный папа наговорил перед смертью 17 полных кассет текста про всю свою жизнь. Переворот происходит, когда ты видишь деревяшку, поскребанную человеком, о котором тебе известно: