Скотт Харрис - Приглашение в социологию эмоций

«Помощь», которую мы получаем от других, не заканчивается на выборе определенного названия для наших эмоций. Люди подталкивают нас к изменению описания характеристик нашего чувства – является ли оно слабее, сильнее или совершенно другим. Таким образом, коучинг во взаимодействии идет рука об руку с другим социальным процессом – повышением интенсивности (upgrading) или понижением интенсивности (downgrading) в определении эмоциональных переживаний [Staske, 1996].

Например, люди часто выражают свое неодобрение относительно поведения других. В своем неодобрении они иногда заходят очень далеко, говоря что-нибудь вроде: «Я ненавижу президента Обаму!» или «Терпеть не могу эти чаепития!». Однако не все выслушивающие такие утверждения поддерживают или терпят их. Люди любят напомнить другим, что «ненависть» слишком сильная или неуместная эмоция. Они могут посоветовать: «Будь осторожен. Ненависть – слишком сильное слово». В ответ говорящий может быстро изменить обозначение названной эмоции менее выразительным определением: «Хорошо, скажем, мне не очень нравятся эти чаепития».

Подобным образом наши собеседники иногда подвергают сомнению используемые нами языковые категории для обозначения позитивных эмоций. Так, в ответ на фразу: «Безумно люблю тайскую еду!» можно услышать ироничную реплику: «Собираешься жениться на ней?». Такая реакция – своего рода подсказка, чтобы говорящий изменил изначальное описание в направлении понижения интенсивности чувства, вследствие чего интенсивность выражения «безумно люблю» значительно снизится: «Нет, но мне она сильно нравится».

Наши партнеры по взаимодействию побуждают нас не только понижать интенсивность эмоции в ее описании, но и повышать ее, тем самым подталкивая нас в противоположном направлении. Например, в повседневной жизни я часто говорю своей жене: «Я люблю тебя» (например, во время приготовления обеда). В ответ она шутливо спрашивает: «Да? Сильно?». Широкая улыбка на ее лице говорит мне, что она не сомневается в моей искренности, но нежно подталкивает меня к тому, чтобы я предложил более сильное определение (и усилил характеристику) моих эмоций. В ответ я могу сказать: «Я люблю тебя ВОТ ТАК СИЛЬНО», при этом широко разводя руки и тем самым усиливая описание. «Я люблю тебя больше жизни!», – другой (слишком сентиментальный) вариант ответа. Третьим вариантом может быть: «Я люблю тебя больше, чем мороженое», – что является шуткой, но принимается, поскольку она знает, что это мое любимое лакомство.

Возможны также ситуации, в которых люди побуждают нас усиливать описания негативных эмоций. Например, находящиеся в депрессивном настроении люди иногда отвечают, что чувствуют себя «хорошо» или «неплохо». Но в ответ их собеседники могут спросить: «Ты уверен(а)? Ты выглядишь слишком расстроенным», тем самым предоставляя возможность использовать более сильные и откровенные определения [Staske, 1996].

Дискуссии о том, «кто лучше всех знает» об эмоциях

Как мы увидели, люди могут сотрудничать в обозначении как собственного эмоционального опыта, так и опыта других. Это сотрудничество может быть относительно согласованным, когда люди мягко подталкивают нас к определенным названиям, которые мы, не особенно задумываясь, принимаем. С другой стороны, это взаимодействие может вызывать споры. Идентификация эмоций может быть групповым процессом, но таким, где люди не всегда соглашаются по поводу того, как наилучшим образом охарактеризовать эмоциональные состояния [Gubrium, 1989].

Несогласие может возникать не только по поводу того, какое обозначение является верным, но и в отношении обоснованности знания об эмоциях, которым обладает тот или иной человек. Кто из них находится в лучшей позиции, чтобы утверждать, что´ именно чувствует другой? На этот простой вопрос найти ответ гораздо труднее, чем кажется.

Как мы уже обсуждали в гл. 1, американцы обычно думают, что эмоции – это частное дело каждого. Это представление ведет к глубокой уверенности в том, что только сам человек, испытывающий какую-либо эмоцию, может авторитетно говорить об этом. Люди часто утверждают, что только они сами имеют привилегированный доступ [Gubrium, Holstein, 2009] к собственным эмоциональным состояниям, а другие не способны понять их чувства:

• Не говори мне о том, что я чувствую! Ты не можешь знать о моих чувствах, ты не был на моем месте.

• Пока ты сам не переживешь ад депрессии, ты не сможешь понять, через какие страдания пришлось пройти мне.

• У тебя же нет детей, верно? Значит, ты не имеешь понятия, как тяжело (или какое это счастье) воспитывать подростка!

Какими бы убедительными ни были эти аргументы, они не единственные, которые здесь можно привести. Привилегированный доступ – это только один из аргументов, но он не является основополагающим, несмотря на распространенные представления о том, что эмоции – это исключительно индивидуальный опыт.

Интересно, что один из доводов, которые подрывают убеждение в привилегированном доступе к эмоциям, возникает в рамках того же индивидуального опыта. Иногда люди говорят о том, что не способны понять собственные чувства, в результате отказываясь от привилегированного доступа к эмоциям [Ibid.].

• Я не знаю, что я чувствую по поводу этого.

• Я должен разобраться в своих чувствах.

• Я думал, что я люблю, но оказалось, что это просто увлечение.

• Перед тем как я прочитала эти стихи (или услышала эту песню), у меня не находилось слов передать мои чувства.

Даже если человек уверен в понимании своих эмоциональных состояний, другие люди могут предлагать свои интерпретации этих эмоций. Иногда они осмеливаются заявлять, что знают лучше, что переживает определенный человек, доказывая обоснованность своего мнения о состоянии другого [Gubrium, Holstein, 1990]:

• Ты говоришь, что любишь меня, но твои поступки громче слов говорят, что в действительности тебе все равно.

• Ты покраснел, ты кричишь. Для меня это значит, что ты злишься, и неважно, что ты при этом говоришь.

• Ты говоришь, что просто осторожен, но я думаю, что твой страх перед неудачей является оправданием того, что ты не хочешь рисковать.

• Я точно знаю, что ты чувствуешь, потому что в прошлом году я был в подобной ситуации и преодолел это по-другому.

Друзья, родственники и коллеги могут подвергать сомнению наш индивидуальный опыт и знание об эмоциональном переживании, полагаясь на суждения здравого смысла. Другим способом определения чувств в данном случае может быть попытка поставить профессиональный или психологический диагноз. Психологи, психотерапевты, психиатры и всякого рода консультанты предлагают целый ряд понятий, которыми могут пользоваться даже обычные люди, чтобы оспорить высказывания людей о своих чувствах (см.: [Kalat, Shiota, 2007, p. 300]). Отрицание , или отказ [61], который происходит в случае, когда человек не хочет (отказывается) признавать, что у него есть проблема, является одним из таких понятий. Люди с «проблемами в управлении гневом» описываются как пребывающие в «отрицании», поскольку жалуются, что их партнеры являются слишком чувствительными. Проекция – это другая возможность дискредитировать описание индивидуального эмоционального состояния. Считается, что проекция – это механизм приписывания (вместо того чтобы признать их) своих собственных негативных чувств другому человеку (или людям). Например, когда кто-нибудь говорит: «Хавьер ненавидит меня», а на самом деле эта «ненависть» переживается им самим. Поэтому его можно упрекнуть: «Перестань проецировать и будь честным, признай свои чувства!». Смещение – еще одно понятие такого рода. Оно происходит, когда тревожные чувства направляются на кого-то или что-то другое, а не на их реальную причину. Например, когда работник кричит дома на свою супругу, вместо того чтобы направить свой гнев на клиентов или начальника. Поэтому родственник, психолог или друг могут попросить этого мужчину разобраться, действительно ли он так зол на свою жену, как утверждает, или же просто вымещает на ней свое недовольство.