Михаил Хенкин - Золотой ключик инфосторителлинга

«Люди, ехавшие вместе с Гуином, молча сгрудились, разглядывая место, где только что произошла трагедия[1].

Их лица не выражали ничего, кроме злорадства.

— Допрыгался! — наконец крикнул кто-то. И все дружно загоготали.

— Туда ему и дорога! — куровлянин в хитоне с красивыми серебристыми лентами шумно сглотнул слюну.

— Но почему? — удивился Гуин.

— Эти лимы специально съедают дождь! — крикнул куровлянин. — И Варнагов, забирающих душу, тоже они насылают, чтобы нам навредить!

— Что?

— Варнагов, приносящих беду, — повторил куровлянин многозначительно. — Разве не слыхал?

Гуин вздрогнул. Куровлянин посмотрел на него с подозрением. Как будто это Гуин сожрал дождь и именно из-за Гуина вот уже седьмую Луну небо раздирает необъятная сушь.

Он стал обходить Гуина со всех сторон, принюхиваясь и облизываясь, — ни дать ни взять вкусный гриб нашел.

— Вот он во всем виноват! — сказал наконец куровлянин и радостно ткнул пальцем в сторону Гуина.

Направленный на него палец как две капли воды походил на тот, что он видел утром на склоне оврага.

Естественно, по своим размерам палец куровлянина был самым обыкновенным пальцем, принадлежавшим человеку неопределенного возраста с шишкообразной головой и дурным характером, но в остальном-то — все совпадало до мельчайших подробностей!

И ноготь на пальце был точно так же обкусан, и трещинка посредине, и синие прожилки, и грязь!

Напряжение нарастало с невероятной быстротой. Гуин видел, как его попутчики, затаив недоброе любопытство, все теснее его окружают и в глазах у них загораются огоньки злобы.

Кто-то горячо и невероятно пахуче задышал Гуину в ухо, чьи-то руки потянулись к нему, видно, желая растащить по каплям вместо дождя.

“Ну, Гуин! Ну, Лопотун! Кажется, ты влип?” — подумал он тоскливо и завертелся, точно пескарь на крючке, пытаясь угадать, откуда они его долбанут в первый раз.

— Что, габуин, небось штаны уже мокрые? — спрашивал почти ласково куровлянин в хитоне. — Сейчас мы из тебя дождик-то выпустим.

Он нагнулся за камнем.

Рубашка Гуина прилипла к позвоночнику, струйки пота побежали по спине.

“Конец! Конец! Конец!” — заверещал противный голос где-то внутри.

И тогда, пока еще сам не зная зачем, он очень-очень медленно, стараясь не делать резких движений, опустил свой посох с поклажей на землю и шагнул к стоявшему в толпе здоровенному детине.

Парень был выше всех на голову, но какой-то нескладный, а точнее сказать, вздрюченный.

Длинные руки и мощный торс свидетельствовали о его недюжинной силе. Такой запросто мог завалить Бомбардира. А вот с ногами ему явно не повезло.

Ноги у парня были кривыми и короткими.

Соображал он тоже, по всей видимости, туго. Во всяком случае, на его покатом лбу не замечались какие-либо мыслительные процессы.

Гуин выхватил у него из-за пояса массивный тесак и быстро приставил острие к своему животу чуть выше пупка.

— Режь здесь! — приказал он осевшим голосом.

Парень оторопел. Пытаясь понять, что же, собственно, произошло, он весь наморщился, изобразив на лице невообразимую муку. Думанье было явно не его стихией.

— Режь! — наседал Гуин. — Чего же ты! Ну, выпусти из меня дождик! Ну, быстрее!

Парень начал беспомощно оглядываться, ища поддержки со стороны. Но и остальные с выражением полного идиотизма застыли как вкопанные.

— Тогда, может быть, ты? — Гуин повернулся к тому, что в хитоне. — Ты ведь орал громче всех! Давай, не бойся, вскрой мое брюхо! Посмотри, что там внутри?

Он дышал хрипло, прерывисто. Рука ходила ходуном. Казалось, вот-вот — и проклятый тесак сам войдет под ребро. Но расчет был верный. Они не ожидали такого поворота и попятились.

— А может, это ты проглотил? — не давая опомниться, вновь подскочил Гуин к верзиле. — А может, это у тебя в животе дождь спрятан?!

Гуин направил на него прыгающее лезвие. Верзила заорал и отпрянул.

— Он животом громы пускает, только когда он в кустах сидит! — сказал чей-то веселый голос, и воздух затрясло от всеобщего ржания.

Но Гуин их уже не слушал, а изо всех сил шагал прочь, не оглядываясь.

“Бум-бум-бум!” — стучало сердце.

“Успокойся!” — говорил Гуин сердцу, но сердце все стучало и стучало, и стук его нарастал….»

«Поворот» помогает одной части перейти в другую. Он необходим, чтобы связывать, соединять разнородные куски произведения так же, как дверные петли соединяют дверь с косяком.

Как это происходит?

А вот как. Буратино получил пять золотых монет, бежит домой и вдругвстречает по дороге лису Алису и кота Базилио.

Буратино на Поле Чудес ждет, когда прорастет денежное деревце, и вдругна него бросаются полицейские доберманы-пинчеры.

Карабас и его команда готовы схватить маленьких человечков, и вдругиз-за пригорка выходит папа Карло с дубинкой…

Читатель принимает эти «вдруг», не задумываясь. Он считает, что так оно и должно быть. Его мало волнует тот факт, что рассказчик, заканчивая каждый эпизод, заранее продумывал то, как внезапные перемены нарушат плавное развитие событий.

Читатель говорит:

— Всё как в жизни!

И вспоминает, как на той неделе он возвращался с получкой домой и тут — бамс! — идет навстречу Гришка Соснин из второго литейного.

— Здоро́во!

— Здоро́во!

Короче, — бамс! Они с Гришкой это дело, то есть и получку, и встречу, отметили. Очнулся он под утро в коридоре какой-то коммуналки — ни денег, ни Гришки.

— Бамс!

Читателю и невдомек, что всем этим «бамс!»уже по меньшей мере две с половиной тысячи лет. И их очень успешно использовали греки в своих трагедиях. А затем этот прием описал Аристотель.

Аристотель трактовал «поворот», как новое знание, которое приходит на смену старому, и это новое знание содержит для вас нечто непереносимое, убийственное, ужасное.

Как появляется новое знание?

А неважно как. Прибежал гонец с плохой вестью, соседка сказала, прочитали в газете, стали свидетелями каких-то событий.

И — бамс!

Вы думали, что ваша жизнь сладкая и пушистая, что вы великий царь, а вы — грязный подкидыш, и на вас обрушился гнев богов.

Вы думали, что у вас огромное состояние и ваша жена — верное и преданное создание, а вы — разорившийся жалкий рогоносец, и церковная мышь по сравнению с вами богата, как Крез.

Вы думали, что у вас есть надежные друзья, любимые дети, — а они хотят вас убить, упрятать в психушку. И так далее и тому подобное.

Слова Аристотеля о внезапном переходе от неверного старого знания к новому знанию, к выявлению какой-то страшной, неприятной для нас реальности следует понимать также и как обман наших ожиданий.

Ждем одно, а происходит нечто совершенно противоположное.