Ева Иллуз - Почему любовь ранит? Социологическое объяснение

Вероника: Знаете, пожалуй, самой приятной частью этого романа были электронные письма, которые мы отправляли друг другу из дома, ни один из наших супругов ничего не знал, и эта сладкая мука ожидания увидеть его, бесконечные фантазии о нем ночью, после пробуждения и на работе. Находясь в подобной ситуации, когда вы не можете разговаривать друг с другом и видеться, когда хотите, действительно заставляет вас страстно желать друг друга. Иногда я даже спрашивала себя, не любила ли я его в моем воображении больше, чем в реальной жизни, потому что фантазия была намного более пылкой.

Корр.: Можете сказать почему?

Вероника: Ой, ну и вопрос, так трудно сказать. [ Надолго замолкает ] Думаю, это потому, что вы можете гораздо лучше все контролировать; все выглядит так, как вы хотите; когда вы пишете, вы пишете так, чтобы вас воспринимали, как вы хотите, вы не делаете ошибок. Конечно, вы можете мучиться, если он вам не отвечает, но возникает такое чувство, словно вы сами пишете свой собственный сценарий, тогда как в его присутствии все сразу становится намного сложнее, вы становитесь более тревожной, более раздражительной, вы хотите быть с ним, вы хотите убежать, он вам нравится и не нравится. Каким-то образом, когда вы пишете, все чувства становятся такими, какими они должны быть.

Фантазия и воображение связаны не с беспорядком, как нередко считалось в многовековой истории культурного осуждения воображения, а с контролем, со способностью управлять своими мыслями и формировать их, придавая опыту устойчивую и эстетическую форму. Более того, эти мужские и женские фантазии являются самодовлеющими, они существуют ради самих себя и рассматриваются как источник удовольствия, а не страдания.

Вот еще один пример — Орит, 38-летняя женщина, работающая помощником секретаря в одной организации. Она рассказывает историю о том, как влюбилась в мужчину, с которым познакомилась в интернете за три года до этого интервью.

Орит: Мы долго переписывались, и у меня возникло такое чувство, что я знаю его очень хорошо.

Корр.: Вы когда-нибудь встречались?

Орит: Нет. Однажды, кажется, это было два года назад, мы решили встретиться, но в последний момент он отменил встречу.

Корр.: И с тех пор вы его не видели?

Орит: Нет. Я, правда, не знаю, почему он все отменил. Думаю, он струсил или что-то в этом роде.

Корр.: Это повлияло на ваши чувства к нему?

Орит: Вовсе нет. Я все равно продолжала любить его. Все эти годы мне кажется, что он единственный, кого я люблю. Он мне очень близок, даже несмотря на то, что мы больше не переписываемся. Я чувствую, что знаю его очень хорошо и понимаю его.

Корр.: Он вам близок?

Орит: Да.

Корр.: Но как, если вы никогда с ним не встречались?

Орит: Ну, во-первых, он много о себе рассказывал. Мы много переписывались. Видите ли, со всеми этими новыми технологиями, вы можете многое узнать о человеке. На Facebook я могу увидеть его друзей, что он делал, как он провел отпуск; его фотографии; часто мне кажется, что он рядом со мной в комнате, я вижу, когда он заходит на Gmail, когда он входит в систему; когда он занят в Skype; я могу увидеть, какую музыку он скачал и что он слушает. Как будто он все время рядом со мной, в моей комнате. Я вижу, что он делает, что он слушает, на какие концерты ходил, поэтому он мне кажется очень близким.

Непонятно, в какой мере Орит взаимодействует с реальным или воображаемым персонажем. Ее эмоции, я бы сказала, имеют эпистемологически промежуточный статус: поскольку она никогда не встречалась с этим человеком и ее эмоции в значительной степени самообразованы, а не вызваны реальными взаимоотношениями, даже виртуальными — они вымышлены. Однако в той мере, в какой она взаимодействует с реальными техническими устройствами ( Gmail , фотографии на Facebook и т. д.), можно сказать, что это своего рода интерактивные вымышленные эмоции, закрепленные в технических объектах, которые воплощают и делают настоящим воображаемого человека. Можно сказать, что технология здесь играет роль создателя вымышленных эмоций посредством «присутствующего отсутствия». Кажется, что интернет поддерживает отношения именно с помощью фантазматического присутствия, которое он создает. Фантомная конечность — это ранее ампутированная конечность, неврологическое присутствие которой все еще ощущается субъектом. Подобным образом и технология интернета создает фантомные чувства — чувства, которые переживаются как ощущения, вызванные реальным воздействием, но их фактический объект отсутствует или вообще не существует. Это стало возможным благодаря техническим устройствам, имитирующим присутствие. В то время как романы и фильмы вызывали чувства с помощью сильных механизмов отождествления, новые технологии создают чувства, устраняя расстояние и имитируя присутствие, а также предоставляя эмоциям реально существующие якоря. Больше, чем любая другая культурная технология, интернет позволяет воображению, основанному на ограниченном сенсорном контакте, вызывать эмоции, которые становятся самодовлеющими, питают и поддерживают сами себя. Если воображение — это способность представить то, что отсутствует, интернет предлагает радикально новый способ управления отношениями между присутствием и отсутствием. В самом деле, одними из главных показателей, по которым можно сказать, что воображение изменяется и имеет историю, являются именно линии различий и нововведений в способах управления «присутствием и отсутствием» и в способах, которыми воображение может поддерживать само себя. Самодовлеющее воображение становится невосприимчивым к взаимодействиям реальной жизни и организуется вымышленными материальными и технологическими программными продуктами.

В этой главе подробно рассматриваются несколько процессов: усиление кодификации и мобилизации мечты как обычной познавательной и эмоциональной деятельности в любви; связь между разочарованием и структурами повседневной жизни и близких отношений, которая препятствует переходу от воображения к повседневному существованию, тем самым порождая разочарование; рационализация воображения и желания с помощью информационно насыщенных технологий; и прогрессирующая автономизация желания и воображения, т. е. тот факт, что они становятся своими собственными целями, не направленными на конкретный объект. Таким образом, воображение как культурная практика стало одновременно высоко институционализированным и строго индивидуальным свойством все более монадических индивидов, чье воображение не имеет конкретных реальных объектов или, по крайней мере, испытывает трудности с концентрацией на одном из них. Следовательно, хотя конкретные отношения становятся все более осмысленными и организованными в соответствии с процедурными правилами, работа воображения, помимо этого, все более склоняется к форме самодовлеющего желания, желания, которое питает само себя и имеет мало возможностей осуществить переход от фантазии к повседневной жизни. Эти изменения разлагают классическую структуру желания, продиктованную волей и ориентированную на объект, ядро которой управляло противоречиями между воображаемыми объектами и реальностью, а также сдвигами и переходами от одного к другому.