Дмитрий Филиппов - Игры сознания. Нейронаука / психика / психология

Появления принципиально новых лекарств, вероятно, уже не стоит ждать в том исследовательском пространстве, где изобретали лекарства в XX веке. Ремесло исправления нейротрансмиссии с помощью химических веществ, кажется, достигло своего потолка. Радикальные открытия будут делаться в области генетики и генной инженерии.

1. Why “Big Pharma” Stopped Searching for the Next Prozac. The Guardian, 27.01.2016.

2. http://annualreport.gsk.com/assets/downloads/13_GSK.AR.Pipeline.pdf

3. Hyman S. Psychiatric Drug Development: Diagnosing a Crisis. Cerebrum, 02.04.2013.

4. Griebel G., Holmes A. 50 Years of Hurdles and Hope in Anxiolytic Drug Discovery. Nature Reviews Drug Discovery. 2013;12(9):667–687.

В эпиграфе, который Деннет добавил к одной из первых глав «Объясненного сознания» [1], есть строфа Вордсворта со словами «We murder to dissect» («Мы убиваем, чтобы разъять на части»). Все цитируемое стихотворение – о том, что хватит читать книги, в них все равно нет истинной мудрости. Лучше пойти погулять в лес. Рациональное познание мира не даст того, что дает общение с природой. В рациональном методе скрыта парадоксальная угроза – чтобы понять что-либо, например человека, приходится «убивать» его, уничтожать его необъяснимую красоту, разделяя уникальную целостность на мелкие части. По-другому машина рационального понимания мира не работает. Это беспокоит поэта, и он предлагает свой вариант – интуитивное, осязательное восприятие истины, которая, по вере поэтов (и не только поэтов), вложена в природу окружающую человека.

Научный метод безоговорочно рационален. В этом его сила и в этом причина распространенности художественного образа «безумного ученого», воплощающего один из общественных страхов – страх избыточной рациональности, лишающей человека чуткости и благоразумия.

Нет нужды обосновывать доверие к научной рациональности тогда, когда наука столь многого добилась в XX веке в том, что касается спасения жизни, продления жизни и улучшения качества жизни. Медицина, кстати сказать, не первая в списке жизнеспасающих наук современности. Самые важные инновации были совершены в сельском хозяйстве. Благодаря изобретению химических удобрений в начале XX в., удалось предотвратить 2,7 млрд голодных смертей. Самый масштабный эффект от изобретений в медицине – создание системы групп крови в 1900–1902 гг. – оценивается в 1,09 млрд спасенных жизней [2].

От медицины, и от психиатрии в частности, ждут результативности в решении главной проблемы – в ослаблении страданий пациента. Эффективная научная медицина основана на философском фундаменте материализма. Это значит, что для того, чтобы помочь человеку, нужно его «убить» (“murder to dissect”).

Человек как вид живых объектов в этой вселенной привлекателен своей иррациональностью. Человек умиляет и вызывает сочувствие потому, что в нем видится неуловимый оттенок чего-то неподвластного холодной рационализации. Но для того, чтобы ослабить страдание этого существа, приходится применять методы с философскими предпосылками, отрицающими реальность «души» и «тайну» человека.

Таковы два аспекта нейронауки: во-первых, она способна снабдить биологическую психиатрию новыми видами лечения, во-вторых, она без остатка обнуляет в человеке все, что не проходит сквозь фильтр позитивистского видения мира. В нейронауке, кажется, впервые в истории человечества открывается ошеломляющая своей реалистичностью перспектива, ведущая к объяснению абсолютно всего, что есть в человеке, без использования каких-либо концепций кроме биологического учения о клетках и молекулах.

Американский философ Джон Бикл назвал свою книгу, прославляющую нейронауку и прорекающую новые триумфы биологического подхода к психике, «Безжалостно редукционистское описание» [3]. Идея книги в том, что нейронаука уже проделала работу по редуцированию сознания к молекулам. Связывать поведение с паттернами активации участков мозга – это не такой уж и радикальный редукционизм. По-настоящему радикальный редукционизм – это сведение сознания к межклеточным связям. Чем больше расстояние между тем, что объясняется, и тем, с помощью чего создается объяснение, тем сильнее редукция.

Безжалостность и беспощадность – если эти качества оказываются определяющими для новых научных методов изучения сознания, значит, людям есть о чем жалеть, есть от чего отказываться. Люди цепляются за понятия эквивалентные понятию «душа», как тонущие хватаются за спасательный круг. Деннет и его соратники видят в этом проявление моральной слабости и зовут расстаться с последними иллюзиями, признав, что ничего кроме молекул не существует.

Проповеди физикалистов часто звучат так, будто они опровергают некую мысль, которая больше не подтверждается эмпирическими данными. Старая теория опровергнута и надо скорее оповестить всех об этом! Но люди чувствуют жалость не по отношению к любимой теории сознания и не по отношению к идее души, о которой они прочли в книге или услышали от священника. Людям жалко самих себя.

Сто лет назад один из самых чувствительных русских писателей, Розанов, кричал от ужаса, сталкиваясь с позитивистским взглядом на космос и человека. Для него, учившего о сакральности интимного и видевшего религиозный смысл в сокровенных подробностях человеческого быта, сциентизм был чем-то чудовищным и, что важно для русских литераторов, эстетически отвратительным:

«Никогда моя нога не будет на одном полу с позитивистами, никогда! никогда! – И никогда я не хочу с ними дышать воздухом одной комнаты! /…/ Возможно ли, чтобы позитивист заплакал? Так же странно представить себе, как что “корова поехала верхом на кирасире”. И это кончает разговоры с ним. Расстаюсь с ним вечным расставанием. /…/ Глаз без взгляда – вот позитивизм».

Откуда такая уверенность в том, что редукционистский проект уже удался? Полностью перевести описание психической жизни с языка психологии на жаргон нейронауки пока еще не получается. Но сделано несколько научных открытий, благодаря которым этот момент, триумфальный для сциентистского мировоззрения, будто бы становится ближе.

Редукция одной теории к другой не опровергает факт существования того, что объясняется редуцируемой теорией. Эта мысль иллюстрируется примером с головной болью, которая никуда не исчезает после установления всех физических и химических причин ее возникновения. Другой традиционный пример – сведение описания феномена температуры к молекулярной кинетической энергии. По этой модели, считают физикалисты, можно редуцировать психологию.

Например, долговременная потенциация – клеточно-молекулярный механизм консолидации памяти. Исследования долговременной потенциации показывают, как именно человеческое поведение редуцируется учеными к молекулярному уровню.