Сандра Блейксли - Фантомы мозга

Любая теория, которая претендует на объяснение юмора и смеха, должна учитывать все следующие факторы, а не только один или два: во-первых, логическую структуру шуток и событий, которые вызывают смех, то есть вход; во-вторых, эволюционную причину, по которой вход принимает данную конкретную форму, построение модели, за которым следует внезапный сдвиг парадигмы тривиального значения; в-третьих, громкий взрывной звук; в-четвертых, связь юмора со щекоткой и возможные причины развития щекотки (я полагаю, что она имеет ту же логическую форму, что и юмор, но может представлять собой своеобразную репетицию юмора взрослых); в-пятых, нервные структуры и связь функциональной логики юмора со «структурной логикой» этих участков мозга; в-шестых, другие функции юмора, кроме тех, для которых он изначально развился (например, мы предполагаем, что когнитивный юмор взрослых может служить репетицией для творчества, а также содействует «дефляции» потенциально тревожных мыслей, с которыми вы ничего не можете поделать); в-седьмых, причины, по которым улыбка представляет собой «полусмех» и часто предшествует смеху (я полагаю, что она имеет ту же логическую форму — дефляция потенциальной угрозы — как юмор и смех, ибо развилась в ответ на приближающихся незнакомцев).

Кроме того, смех может облегчать социальные связи или «груминг», так как часто возникает в ответ на случайное нарушение социальных контрактов или табу (например, когда кто-то читает лекции на кафедре с расстегнутой ширинкой). Шутки или смех над другим человеком способствуют частому пересмотру социальных нравов, принятых в соответствующей группе, и помогают укрепить общее чувство ценностей. (Отсюда популярность этнических анекдотов.)

Психолог Уоллес Чейф (1987) предложил любопытную теорию смеха, которая в некотором смысле противоположна моей. Главная функция смеха, говорит он, это на время «вывести вас из строя» — сам физический акт смеха настолько утомителен, что буквально обездвиживает вас, позволяя расслабиться после того, как вы убедились, что угроза ложная. Я нахожу эту идею привлекательной по двум причинам. Во-первых, при стимуляции левой дополнительной моторной коры испытуемый не только начинает хохотать, но и теряет всякую подвижность; фактически он не может делать ничего кроме как смеяться (Fried et al., 1998). Во-вторых, при таком странном расстройстве, как каталепсия, шутка вызывает паралич, и больной падает на землю, хотя и остается при этом в полном сознании. Не исключено, что это может быть патологическим проявлением «иммобилизационного рефлекса», на который ссылается Чейф. Однако теория Чейфа не объясняет, как смех связан с улыбкой или со щекоткой; ничего не говорит она и о том, почему смех принимает данную конкретную форму — ритмичные, громкие, взрывные звуки.

Почему, например, просто не замереть на месте, как опоссум? Это, конечно, общая проблема в эволюционной психологии; вы можете придумать несколько весьма правдоподобных сценариев того, как могло эволюционировать то-то или то-то, но проследить конкретный эволюционный путь той или иной черты крайне затруднительно.

Даже если я прав и смех действительно развился как сигнал «все в порядке» или «все хорошо», остается объяснить ритмичные движения головы и тела, которые сопровождают смех. Почему многие другие приятные занятия, такие как танцы, секс и музыка, тоже включают ритмичные движения? Это совпадение или нет? Может ли быть так, что все они частично опосредованы одними и теми же нейронными цепями? Джейкобс (Jacobs, 1994) предположил, что и аутичные дети, и нормальные люди склонны к ритмичным движениям потому, что они способствуют активации серотонисинергической системы в ядрах шва, что способствует усиленной выработке «передатчика вознаграждения» — серотонина. Интересно, задействует ли смех тот же механизм? Я знаю по крайней мере одного аутичного ребенка, который часто прибегал к неконтролируемому, социально неуместному смеху для борьбы с тревогой.

Это отнюдь не довод в пользу креационизма. Упомянутые мной «другие принципы» следует рассматривать как механизмы, которые дополняют, а не опровергают законы естественного отбора. Вот некоторые примеры:

а. Случайность — старая добрая удача, — должно быть, сыграла огромную роль в эволюции. Представьте себе два вида, которые немного отличаются генетически — назовем их бегемотом А и бегемотом Б — и живут на разных островах, острове А и острове Б. Вообразим, что на оба острова свалился гигантский астероид. Возможно, бегемот Б лучше приспособлен к ударам астероидов; он выживет и передаст свои гены потомству за счет естественного отбора. Но в равной степени возможно и то, что астероид не поразил остров Б и его бегемотов. Скажем, он поразил только остров А и уничтожил всех бегемотов А. Выходит, бегемоты Б выжили и сохранили свои гены не потому, что у них был «ген устойчивости к астероидам», а потому, что им просто повезло и астероид их не задел.

Эта идея настолько очевидна, что я решительно не понимаю, о чем тут спорить. На мой взгляд, она воплощает в себе всю суть дебатов касательно организмов из сланцев Берджес. Прав Гулд или нет в отношении конкретных существ, раскопанных там, его аргумент о роли случайности безусловно верен. В качестве единственного разумного контраргумента можно было бы привести множество случаев конвергентной эволюции. Мой любимый пример — эволюция интеллекта и сложных типов научения (например, имитация) у осьминогов и высших позвоночных. Как объяснить независимое возникновение таких сложных признаков и у позвоночных, и у беспозвоночных, если главную роль играла случайность, а не естественный отбор? Что произойдет, если эволюцию перемотать назад и воспроизвести снова: интеллект разовьется снова? А если он возник дважды, то почему не трижды?

И все же такие случаи удивительной конвергенции отнюдь не исключают случайности как одного из ключевых факторов эволюции; в конце концов, они крайне редки. Интеллект развился два раза, а не десятки раз. Даже на первый взгляд конвергентная эволюция глаз у позвоночных и беспозвоночных, таких как кальмары, вероятно, не является истинным случаем конвергенции, ибо недавно было показано, что речь идет об одних и тех же генах.

б. Когда определенные нейронные системы достигают критического уровня сложности, они могут внезапно приобрести непредвиденные свойства, которые опять-таки не являются прямым результатом отбора. В этих свойствах нет ничего мистического; как показывают математические выкладки, в их основе вполне могут лежать совершенно случайные взаимодействия. По мнению Стюарта Кауфмана, специалиста по теоретической биологии из Института Санта-Фе, именно такими случайными взаимодействиями и объясняется прерывистый характер органической эволюции, то есть внезапное появление новых видов в новых филогенетических линиях.