Наталья Ройтберг - Рок-поэтика

Достаточно детальное и глубокое рассмотрение проблемы микроциклов, способов циклизации в русском роке, в частности, соотношения альбома песен с циклом лирических стихотворений, представлено в работах Ю. В. Доманского [см.:44—46].

«К разомкнутости присутствия сущностно принадлежит речь. Присутствие выговаривает себя. Принадлежащую к раскрыванию раскрытость находят внутри мира ближайшим образом в выговоренном <���… > Присутствие, т.е. бытие человека, очерчено как живущее, чье бытие сущностно определяется способностью говорить» [53, с. 257].

«Ведь и творчество крупнейших рок-музыкантов есть не что иное, как сотворенная в звуках исповедь поколения, которое явилось современником, допустим, творчества „Beatles“ или „Аквариума“» [57].

«Музыка, причем музыка особого строя, усиленного до физиологических пределов звучания и неумолимой, поглощающей ритмической пульсации» [58, с. 143].

«Литература Бронзового века <���…> двойственна, что выражается в соединении двух треугольников — представляющих, условно говоря «ангажемент» и «андеграунд»: один — вершиной вверх («метафизика»), другой — вершиной вниз («рок») [61, с. 7].

Доказано, что с помощью инфразвуковой аппаратуры можно довести человека до самоубийства. Барабанами, которыми шаманы вызывают дождь, можно на «языческих служениях довести толпу до каталептического состояния». Частотная характеристика барабанного и гитарного исполнения, 120—140 Герц излучения страбоскопа представляют собой такие волновые сигналы, которые способствуют «ускорению пульсации, сужению сосудов головного мозга, изменению режима его работы». Низкочастотные пульсации, которые «входят в интерференцию с волнами мозга, способствуют замедлению рефлексов, исчезновению глубины ориентации в пространстве, нарушение мышечной координации и одновременно с этим эйфорию. Высокие частоты способствуют повышению уровня адреналина в крови, перенапряжению нервной системы. Глухой и резкий звук вызывает чувство опасности, боеготовности, одновременно снижая способность быстро мыслить». Исследователи проводили наблюдения во время концерта — практически все опрашиваемые имели психическую заторможенность. Происходит гипнотизация слушателя. Психопатией по статистике чаще всего заболевают кроме жертв плохой наследственности и тяжелой работы, любители тяжелого рока. У них возникает «полиморфная шизоидность», основные симптомы которой: депрессия, подсознательное сопротивление социальным приказам, фиксирование на собственных отрицательных переживаниях, продолжительная тоска и тревога» [см. подробнее: 63].

«Слово произносится не изолированно, но в сопровождении плача или смеха, жеста <���…> в связном виде такие слова образуют формулы, которые поются или пляшутся <���…> основное значение имеет не фактическое содержание этих фраз, а семантика их произношения, их существование само по себе, т.к. фактическое содержание только повторяет акт слова как такового» или — «содержание слов имеет наименьшую роль, наибольшую — их произнесение; эти слова, даже в литературной форме, нисколько не рассчитаны на чтение: их поют, рецитируют, произносят, декламируют. Но это не потому, что они произошли из обряда, <���…> а именно потому, что слово имеет свой, отдельный от обряда, путь развития, в котором все решающие этапы приходятся на долю и содержания, но и произношения» [там же, с. 133].

Все возможные случаи авторства в роке подробно представлены в статье Е. А. Козицкой [78]. Кроме того, нельзя не учитывать значения «промежуточной» работы (аранжировка, «свед е ние», «мастеринг») при обработке и совершенствовании звукозаписи рок-композиции, а также работы, связанной непосредственно с процессом реализации рок-произведения (звукорежиссура, имиджмейкерство, светотехника, дизайн сцены и пр.).

«Быть может, ярче всего структура диалога моделируется музыкой, когда она использует не форму обмена монолгами-ариями, а форму дуэта, трио, квартета, представляющего собой предельный случай диалогичности <���…> музыкальная модель выявляет возможность быть не только диалогом в буквальном смысле этого слова, т.е. собеседованием двоих, но и полилогом, взаимодействием многих партнеров, соучастников единого практического, идеологического, художественного или игрового действа» (С. Р. Вартазарян) [цит. по: 79, с. 153—154].

«<���…> введение нового («незавершенного») материала в обиход науки требует от последней коррекции методологических принципов и творческого поиска наиболее адекватных подходов. Литературоведение последних лет …активно демонстрирует интерес к текущему литературному процессу (включая актуальные, маргинальные и массовые его явления). Этот интерес все больше… начинает осмысляться как теоретическая проблема <���…>» [93, с. 62].

Эпштейновская классификация является не совсем точной и неполной: метареализм (или: «необарокко» (М. Липовецкий); «дискрет-акмеизм» (И. Кукулин)) и концептуализм вовсе не были оппозиционными направлениями, и не были единственными в пост-перестроечной литературе. Другое дело, что концептуализм являлся «одним из центров в общем контексте неподцензурного искусства» [94, с. 364].

В русской литературе образ антигероя встречается в фольклоре («иронические удачники»: Емеля, Иван-Дурак, третий младший сын), в древнерусской литературе (бражник, посрамивший всех святых («Слово о бражнике, како вниде в рай»); в некоторой степени Савва Грудцын («Повесть о Савве Грудцыне») и молодец из «Повести о Горе-Злосчастии» как образы «блудного сына»; «шут» Иван Грозный (переписка с Курбским, Грязным и пр.), герои житий юродивых), в романтизме («Сильфида» Одоевского, лермонтовский Демон и пр.), реализме (герои Достоевского: Митя Карамазов, «смешной человек», «человек из подполья»; Остап Бендер («Двенадцать стульев», «Золотой теленок» Ильфа и Петрова)), литературе второй половины XX века (Макар («Усомнившийся Макар» Платонова); старуха Матрена («Матренин двор» Солженицына); Витя Зилов («Утиная охота» Вампилова); «чудики» Шукшина; Веничка, «психопат» и «эксцентрик» Вен. Ерофеева («Москва-Петушки», «Записки психопата», «Василий Розанов глазами эксцентрика») и др.).

«Шут» — «закрепленный в повседневной жизни носитель карнавального начала» [151, с. 13], который служил прославлению Глупости и Безумия. По нашему убеждению, особенность русского шутовства связана с обращением к фигуре шута не только в его средневековом европейском варианте («придворный клоун»), но и в архаическом, где шут — это добровольная жертва и мученик; фигура, которая имеет онтологические корни. Так, по О. Фрейденберг, на римских сатурналиях отыгрывалась оппозиция шут-царь, где шут заменял царя в фазе смерти и рабства, а царь на время облачался в шутовскую одежду. Финалом представления являлось реальное умерщвление шута и «воскресение» царя, его возврат на престол [см.: 67].