Жак Адамар - Исследование психологии процесса изобретения в области математики

Мы видим также, что эта множественность бессознательного позволяет ему осуществлять работу синтеза. В случае, описанном выше, многочисленные детали одного лица дают в нашем сознании одно ощущение — узнавание [18].

В существовании бессознательного нет никаких сомнений. Более того, мы должны подчеркнуть, что не существует умственных процессов, которые не включали бы в себя неосознанное. На первый взгляд кажется, что идеи, выраженные словами, представляют собой мысли в наиболее осознанном их воплощении. Однако когда я произношу фразу, где находится следующая? Очевидно, не в области моего сознания, которое занято фразой № 1; я о ней не думаю и, тем не менее, она готова появиться в следующее мгновение, что не могло бы произойти, если бы я о ней не думал бессознательно. Но в данном случае речь идёт о таких бессознательных процессах, которые очень близки к сознанию и находятся в его непосредственном распоряжении.

Видимо, мы можем отождествить это с тем, что Франсис Гальтон [19]называет «прихожей сознания» и описывает следующими словами: «Когда я начинаю размышлять о чём-нибудь, мне кажется, что процесс этого размышления следующий: идеи, которые находятся в моём сознании, как бы притягивают к себе наиболее подходящие из числа других идей, находящихся поблизости, хотя и не в центре внимания моего сознания. Всё происходит так, как если бы в моём уме был зал для приёмов, где располагается сознание и где перед ним одновременно представляют две или три идеи; в то же время прихожая полна более или менее подходящими идеями, расположенными вне поля зрения полного сознания. Прибывающие из прихожей идеи, наиболее связанные с идеями, находящимися в зале для приёмов, кажутся созванными механически-логическим образом, и каждая по очереди получает аудиенцию».

Слово «подсознательный» в отличие от «бессознательный» можно использовать для того, чтобы отличать такие поверхностные бессознательные процессы; впрочем, существует слово «fringe-consciousness» [20], созданное Уильямом Джеймсом и использованное затем Уолласом с тем же (насколько я понимаю) значением и которое очень выразительно в этом смысле [21](здесь мы будем говорить «краевое сознание»). Эти подсознательные состояния представляют большую ценность для психологии, так как они поддаются самонаблюдению, что невозможно, — по крайней мере обычно [22]— для процессов более глубоких. В действительности, только благодаря этим подсознательным процессам возможен самоанализ. Чтобы описать эти процессы, психологи (Уоллас) используют сравнение с чувством зрения: «Область видимости наших глаз состоит из маленького круга полной видимости (фокального круга), окружённого областью периферической видимости, которая становится всё более и более расплывчатой и несовершенной по мере приближения к пределу видимости. Вообще говоря, мы не отдаём себе отчёта в существовании области периферической видимости, потому что, если там происходит что-нибудь интересное, у нас возникает естественное желание повернуться в соответствующем направлении. Используя эту терминологию, мы можем сказать, что одной из причин, из-за которой мы не знаем умственных процессов, происходящих в периферическом сознании, является та, что в нас сильна тенденция перевести их в область полного сознания, если они представляют для нас интерес; тем не менее, мы можем иногда интенсивным усилием оставить их на периферии сознания и там наблюдать».

Обычно трудно заметить границу между сознанием и краевым сознанием. Однако эти трудности оказываются значительно меньшими при анализе изобретательского творчества — предмета нашего исследования. Причина в том, что изобретательская работа сама по себе неуклонно направляет мысль на решение проблемы, и как только это решение получено — и только тогда — рассудок может воспринять то, что происходит в «краевом сознании». Этот факт будет представлять для нас огромный интерес.

Мы видим, что существует, по меньшей мере, два вида, или, точнее, две ступени бессознательного.

Почти невозможно сомневаться (и мы сможем это подтвердить в дальнейшем), что в бессознательном должен существовать даже целый ряд последовательных слоёв, наиболее поверхностный из которых мы только что рассмотрели. Более удалённым является слой, который проявляется в «машинальных» записях; ещё глубже лежат слои, которые связаны с вдохновением, о котором мы говорили в предыдущей главе. В конце нашего исследования мы увидим и ещё более глубокие слои. Кажется, что существует своего рода непрерывный переход между полным сознанием и всё более и более скрытыми уровнями бессознательного: последовательность, которая, как мне кажется, особенно хорошо описана в книге Тэна «Об уме», где он пишет [23]: «Можно сравнить рассудок человека с театральной сценой неопределённых размеров, рампа которой очень узка, но сцена, начиная от рампы, расширяется. Перед этой освещённой рампой есть место лишь для одного актёра. Далее, на разных планах сцены, находятся различные группы, которые тем менее отчётливы, чем дальше они от рампы. Ещё дальше этих групп, в кулисах и на далёком заднем плане, находится множество тёмных форм, которые иногда внезапный вызов выводит на сцену или даже к огням рампы. Этот муравейник актёров всех разрядов всегда в каком-то брожении, которое выдвигает корифеев, поочерёдно появляющихся перед нами как бы в волшебном фонаре [24].

Это поразительное описание совершенно аналогично данному в 10-й книге «Исповеди» св. Августина, но этот последний говорит лишь о памяти; тем не менее, мне кажется, что он отчётливо понимает — а для меня это несомненно — что память принадлежит к области бессознательного.

Как предполагает Фуйе, краевое сознание имеет, очевидно, некоторые аналогии с очень расплывчатыми, но осознанными идеями, в то время как на другом конце цепи последовательность бессознательных слоёв, вероятно, непрерывно смыкается с рефлекторными явлениями, как это заявляет Спенсер [25]. Таким образом, два состояния, которые Фуйе желает противопоставить бессознательному, являются, видимо, лишь его крайними случаями; это заключение, однако, Фуйе отбрасывает [26] на основании аргументов, которыми бесполезно утруждать читателя.

То, что мы только что рассмотрели относительно изобретения вообще, будет пересмотрено под другим углом зрения, когда мы будем говорить о связи изобретения с открытием.

Немного позже мы увидим, что возможность приписать открытие чистой случайности исключена уже наблюдениями Пуанкаре, если их внимательно изучить.