Борис Шипов - Великая ложь. Теория любви: мифы и реальность.

Так почему же все-таки? Потому, что «человек дополняет силу инстинкта величием и красотой своего сознания. Таким путем образуется образуется особая биосоциальная структура взаимоотношений» {192}. Все. В дальнейших рассуждениях, под пунктами от 1 до 9, лишь пережевывается и многократно повторяется то же самое.

Так, п. 2 гласит, что «только человек вносит в половые отношения мораль» {193}. П.3: «Любовь развивается как особая эстетизация отношений между мужчиной и женщиной» {194}. П.4: «Любовь представляет собой социальное явление, поскольку она в конечном счете порождает социальные последствия» {195}.

«Любовные чувства, несомненно, возникают на базе взаимодействия инстинкта воспроизводства с социальной средой» {196}. Начинает Василев совершенно правильно, хотя большой заслуги его в том нет: по-другому, собственно, и нельзя. Дело за малым: показать, как они возникают, почему взаимодействие инстинкта и среды выливается в такие чувства.

Да, в знакомой нам социальной среде ее взаимодействие с инстинктом воспроизводства иной раз выливается в форму влечения к одному лицу. Хотя у множества других людей, весьма развитых эстетически и не обделенных красотой сознания, этого не происходит. А в другой социальной среде — на Самоа или на Тробрианских островах — тот же самый инстинкт приводит к совершенно иным отношениям и совершенно иным чувствам. Объяснить бы надо, отчего так. Но именно этой-то «малости» у Василева и нет, то есть нет и содержания.

Вопроса, почему любви не было в доклассовом обществе, Василев не касается. Для рассуждений о значении косметики в любовных делах место в книге нашлось, и немало, а для такого «пустяка» — нет.

Почему влечет только к одному, только к одной? Этой фундаментальной проблеме Василев посвящает ровно три фразы, из коих третья повторяет другими словами первую: «Никто не может любить глубоко, самоотверженно, страстно одновременно двух или трех человек. Это неизбежно приводит к психическим сдвигам, ставит человека перед трудной альтернативой, рассеивает общий поток чувств. Любовь требует прежде всего концентрации внимания человека на одном объекте и гармоничной целостности переживания» {197}.

Психические сдвиги и трудная альтернатива — вовсе не причины, вследствие которых возникает влечение к единственному лицу, а результаты, к которым приводит нарушение этого правила. Так что все объяснение сводится к одному: «рассеивается общий поток чувств». Ну и что? Когда родители любят своих детей, общий поток чувств тоже вроде бы рассеивается, да ведь любовь к каждому ребенку от этого меньше не становится: нельзя сказать, что если в семье пятеро детей, то каждого из них любят в пять раз меньше, чем единственное дитя.

Три влечения

Книга Ю.Б.Рюрикова «Три влечения», впервые изданная в 1967 году, немедленно стала очень популярной. Ее часто цитируют, несколько раз переиздавали. Многие считают, что Рюрикову удалось, наконец, подобраться к пониманию любви с научной точки зрения. Сам он тоже так считает. Студенты в рефератах на любовную тематику неизменно указывают «Три влечения» в числе научных источников.

Значительная часть книги Рюрикова посвящена пересказу старинных теорий любви. Эта часть наиболее интересна и содержательна, так что если бы Рюриков только ею и ограничился, ничего другого, кроме как благодарности за полезную работу, высказать ему было бы нельзя. Тем более, что в нашей стране он первым поднял эту тему.

Некоторые главы, например те, в которых говорится о нашем отставании в области полового воспитания, о ханжестве и нудном морализаторстве, небесполезны даже сегодня, а в семидесятые годы прошлого века их вполне можно было назвать смелыми. Но к пониманию наблюдаемого в обществе явления, именуемого «индивидуальная половая любовь», эта публицистика ровным счетом ничего не прибавляет.

Связного, последовательного изложения, что же такое, в сущности, любовь между полами, у Рюрикова нет. Свои соображения он предпочитает высказывать в виде отдельных замечаний и небольших отступлений. Совокупность отступлений и замечаний, сопровождающих примеры из художественной литературы и комментирующих теории прошлого, он, видимо, и называет «черновиком нового научного подхода». На самом же деле там нет ни науки, ни единого подхода, ни сплава, а есть только эклектическая мешанина, щедро сдобренная изящной словесностью «в ключе напыщенного общесловия» вроде: «... Любовь — это не только любовь, а еще и свобода, и истина, и красота, и добро, и справедливость. И когда человек любит, он не только любит — он обретает какую-то свободу, добывает какую-то красоту, творит какое-то добро, постигает какую-то истину» {198}.

Да, о любви обычно так и пишут. И если пишут писатели или поэты — никаких возражений. Но в черновике научного подхода все же уместнее были бы мысли, а не восторги, метафоры или поэтические образы.

Предположим, психолог написал книгу о равнодушии, которое люди так часто проявляют по отношению друг к другу. Но вместо мыслей: почему равнодушие возникло, почему раньше его не было, а сейчас оно есть, в каких формах оно проявляется, как человек видит его в самом себе и как оправдывает его перед собой — вместо всего этого только эмоции, только негодование по поводу равнодушия, красочные сравнения и смелые метафоры. Так вот, каким бы прекрасным языком ни была написана книга, как бы эффектны ни были сравнения, всякий ученый все же назовет ее чистейшим пустословием и посоветует автору не путать впредь беллетристику с наукой, а выбрать что-нибудь одно.

От того, что Рюриков назвал любовь оазисом в гремящем пепелище войны, приравнял ее к свободе, истине, красоте, добру и справедливости, сущность ее ничуть не прояснилась. Но если из его высказываний о любви исключить литературные красоты: то, что обращено к чувствам, и оставить только то, что обращено к разуму, наберется в общей сложности едва ли с десяток страниц.

Основная теоретическая позиция Рюрикова при рассмотрении любви сводится к следующему: «Любовь — как бы внутренняя тень человека, и то, какая она, зависит от того, какой он. Любовь — и тень тех условий, в которых живет человек, и как жизнь ростка зависит от почвы, в которой он сидит, так и жизнь любви зависит от ее почвы, от ее среды. Эта двуединая призма позволяет уловить всю сложность любви, всю ее зависимость от человека и общества, от людской психологии и от эпохи» {199}.

Интересно, много ли найдется тех, кто решился бы утверждать, что любовь одинакова у всех людей, во все времена, при любом общественном строе, в любой культуре? Рюриков глубокомысленно, с выделениями курсивом, провозглашает совершенно очевидную мысль, торжественно присваивая ей звание двуединой призмы.