Борис Шипов - Великая ложь. Теория любви: мифы и реальность.

«У любви есть как бы две ипостаси, два измерения: внутреннее — любовь-чувство, любовь-состояние — жизнь сердца, психологическая материя любви; и внешнее — любовь-отношение, жизненные связи любящих, нравы и обычаи любви. Любовь-чувство прямо зависит от человека — от его исторического типа, от склада его психологии и биологии; от среды, общества она зависит косвенно, опосредствованно — только через человека.

Любовь-отношение прямо зависит, во-первых, от среды, общества , во-вторых, от человека — от его исторического типа, его психологии и биологии. Только такая вот сложная методология ухватывает всю сложность любви, всю ее непростоту и запутанность, только она умеет схватывать все лабиринты пружин, которые правят любовью» {200}.

Жизнь людей, их отношения отражаются в их сознании в виде чувств, переживаний. Сами эти отношения в целом, в главном определяются общественным устройством, а в частностях — человеком, его психологическими и биологическими особенностями. Поскольку чувства возникают в индивидуальном сознании, их конкретная форма зависит от этой индивидуальности: от взглядов, склада ума, жизненного опыта.

Рюриков так ухитряется изложить самые простые вещи, что очевидный и опять же единственно возможный подход превращается у него в таинственную и сложную методологию, додуматься до которой — большое достижение.

Теперь, после того, как торжественно провозгласили — и запутали — некоторые азбучные истины, следовало бы перейти к главному: объяснить, как именно любовь-отношение зависит от среды, общества, а любовь-чувство — от человека, его исторического типа, склада его психологии и биологии. Или, в переводе на обычный язык, каким пользуются в общественных науках, объяснить происхождение и развитие любовных отношений, которые, как признает сам Рюриков, существовали не всегда, показать их зависимость от среды, рассмотреть формы их отражения в индивидуальном сознании, связать их с чертами характера, с положением человека в обществе, с его системой взглядов и т.п.

«Любовь — явление не социальное, а социально-биологическое и социально-историческое, — начинает демонстрировать действие своей двуединой призмы Рюриков. — Поэтому она зависит от общественно-исторической почвы по-особому — через психологию человека (которая, конечно, имеет социально-исторический характер). Любовь — как чувство — это общечеловеческое родовое чувство. В своем внутреннем измерении, психологии, она не имеет классового характера, а имеет характер социально-исторический. Классовый характер — у “внешнего” измерения любви, у любви-отношения: у нравов и обычаев любви, у ее жизненных форм, у житейских отношений людей. Только через них — опосредствованно — идут классовые влияния на само чувство любви, да и то не на психологическую материю этого чувства (тут они идут через человека), а на его протекание, его судьбы. Это, видимо, и есть диалектико-материалистическая призма, через которую в истинном свете видны социальные корни любви» {201}.

Любовь — «явление социально-биологическое и социально-историческое»; психология человека «конечно, имеет социально-исторический характер». Логично бы заключить отсюда: любовь, в конечном счете, порождается социальными причинами. Ан нет: «любовь — явление не социальное». Понять такое непросто, если вообще возможно. Кстати, о какой именно любви идет речь? Если о любви-отношении, получается нечто несообразное: сначала нам сообщают, что она «прямо зависит, во-первых, от среды, общества», затем — что она явление не социальное, что она зависит от общественно-исторической почвы по-особому, через психологию и, наконец, что она имеет классовый характер.

Если же в первой фразе говорится о любви-чувстве, получается еще хуже: сначала мы узнаем, что любовь-чувство зависит от исторического типа человека, его психологии, которая имеет социально-исторический характер, затем — что это явление хоть и биологическое и психологическое, но все-таки социальное, и в завершение — что «Любовь — как чувство — это общечеловеческое родовое чувство». Нет уж, что-нибудь одно: либо социальное, зависящее от исторического типа, либо общечеловеческое родовое.

«Что такое общечеловеческие родовые свойства людей? — вопрошает Рюриков и сам отвечает. — Наверное, не только любовь, не только гуманизм, не только тяга к творчеству, к свободе, к красоте, к дружбе, к общению с другими людьми. Наверное, это и стремление к универсальности, к полноте жизни, к многостороннему и цельному союзу с другими людьми» {202}.

«Теперешний человек — существо как бы “видовое”, не родовое, ибо человечество далеко не стало единым родом; оно разделено на “виды” — нации, классы, социальные группы, отряды, которые занимаются только физическим или только умственным трудом, только производством или только управлением. В этих условиях в людях больше развиваются “видовые”, чем родовые свойства, сильнее звучат классовые, национальные, профессиональные, чем общечеловеческие качества. Но истинная, идеальная сущность человека — в его родовой, а не “видовой” принадлежности, в том, что он представитель всего человечества» {203}.

«”Чисто” родовым существом — причем первобытно родовым — человек был, наверное, недолго: на заре родового строя, до того, как его жизнью стало править жесткое разделение труда. Потом человек стал сплавом родовых и видовых свойств. Родовое часто жило в нем в видовой форме, выступало в видовом проявлении. Но, пожалуй, не реже видовое было слабо насыщено родовым и даже противостояло ему» {204}.

«Чисто» родовое существо — это возврат к давно забытому философией абстрактному «человеку в естественном состоянии». Но подробный разбор этих взглядов занял бы слишком много места. Важно другое: обращаясь к «родовым свойствам», Рюриков не замечает, что он противоречит сам себе, и не один раз к тому же.

«Любовь — чуть ли не единственное сейчас (кроме материнских и детских чувств) родовое чувство человека. Другие чувства — уважение, ненависть, приязнь, презрение — больше зависят от “родовых” позиций людей, они меньше, чем любовь, настроены по “родовым” камертонам» {205}.

Если любовь — родовое чувство, то, по здравому размышлению, обнаружиться оно должно было именно тогда, когда человек был «”чисто” родовым существом», то есть «на заре родового строя». Однако при родовом строе любви не было, в чем признается сам Рюриков: «При родовом строе, когда мужчина и женщина были одинаково равны и одинаково свободны, их связывал простой эрос» {206}. Признается — и спокойно проходит мимо этой бьющей в глаза несообразности.

Предположим, некто написал на одной странице своей книги: «Материнское чувство — это родовое чувство для человека. Оно свойственно каждой матери при любом общественном строе и во все времена». А затем на другой странице: «Материнское чувство возникает у человека в результате его духовного усложнения, подъема на новые ступени этического и эстетического развития». Абсурд! Вопиющее противоречие. Наверное, Рюриков тоже так скажет. Но вот читаем у него (в одной и той же книге): «Любовь — чуть ли не единственное сейчас родовое чувство ...» и на другой странице: «... рождение любви ... могло — хотя бы отчасти, в цепи других причин — возникнуть и как какое-то психологическое противодействие ... женскому порабощению, как человеческий противовес животному отношению к женщине. У рождения любви было много и других пружин — и, прежде всего духовное усложнение человека, рождение в нем новых идеалов, подъем на новые ступени этического и эстетического развития» {207}. То есть, родовое чувство появилось в человеке после порабощения женщины и духовного усложнения!