Борис Шипов - Великая ложь. Теория любви: мифы и реальность.

Если во всех романах более половины текста отводится любви — явлению очень редкому, в существовании которого нет полной уверенности, то стоило бы задать те же самые вопросы. Особенно если еще и подумать. Хотя бы немного.

Никому из нас не удается избежать в жизни тяжелых переживаний, таких как смерть близких. Вроде бы смерть ребенка или собственной матери — куда большая трагедия, чем утрата возлюбленной, с которой чаще всего ничего плохого и не происходит, и весь ужас сводится к невозможности спать с нею. Тем не менее, общие объемы художественных текстов, где описываются чрезвычайно редкие драмы влюбленных, во много раз превышают объемы текстов, описывающих другие, объективно гораздо более тяжелые жизненные драмы, хорошо известные каждому человеку.

В любовных романах совершенно обычная пропорция: один-два абзаца о том, как у героя умерли родители и как он переживал их утрату, — и десятки страниц о его страданиях по поводу того, что его бросила невеста.

Любовный роман — это не отражение жизни, а средство превентивной идеологической войны: чтобы еще до вступления в жизнь всякая молодая особа могла получить должную психологическую накачку. Родители, который пытались уберечь своих дочерей от чтения романов, были попросту близорукими: они переоценивали возможности внешнего контроля и недооценивали контроль внутренний.

Разумеется, никто не инструктировал писателей, что любовь надо в обязательном порядке противопоставлять всем другим видам отношений между полами. Равным образом никогда не подписывали соответствующую хартию и издатели. И те, и другие вели пропаганду вполне свободно, из внутренних побуждений, исходя из своего миросозерцания. Но видели и действовали в нужном направлении.

Точно так же нет и никогда не было законов, обязывающих писать и печатать исключительно те произведения, в которых зло непременно наказывалось бы, а добродетель вознаграждалась. В жизни можно найти массу случаев, когда человек, всю жизнь грабивший своего ближнего, виновный в чужих горестях и смертях, доживает жизнь, окруженный почетом и любовью детей, родственников, соседей. Вполне возможно, у писателя есть прямо перед глазами соответствующие жизненные примеры, но он никогда не напишет такой правды, а издатель никогда не напечатает ее. Оба они — и писатель, и издатель — граждане государства, и они чувствуют, какая именно правда людям нужна, а какая не нужна и даже вредна. При этом не следует думать, будто писатель рассуждает про себя: «Так, теперь в назидательных целях моего героя-негодяя следует наказать. Подумаем, как бы свести сюжетные линии». Нет, писатель пишет так, как он видит окружающий его мир. Вот только видит и чувствует он как надо .

Наверняка каждый писатель знаком с примерами любви, в которых сексуальные страсти прямо-таки бросаются в глаза, а влечений душ или «стремления жить радостями другого» и близко не просматривается. Во многих случаях за примерами далеко ходить и не надо, достаточно порыться в собственной памяти. Но такой правды писатель опять же не напишет, бессознательно подчиняясь требованиям общества, которому в описаниях любви необходимо совершенно иное.

Приходится платить

За все приходится платить. Глухая стена, возведенная между любовью и всякими влюбленностями вкупе с увлечениями, помогает бороться с нежелательными проявлениями сексуальности, но, с другой стороны, она напрочь исключает возможность научного подхода к изучению этого явления.

В несколько лучшем положении оказываются лишь богословы или философы христианско-­богословского толка. После В. Соловьева в России появилась целая плеяда теоретиков любви, довольно известные имена: В. Розанов, Н. Бердяев, П. Флоренский и др. В их работах есть мысли, они свободны от грубых натяжек и противоречий. Но все они лишь богословы, и для науки их труды ровным счетом ничего не дают.

Есть богословие и есть наука, а середины между ними не существует. Допустим, вы изучаете некое экстремистское молодежное движение и просите порекомендовать литературу. Вам подсовывают книжку о борьбе Добра со Злом, о бесовщине, о кознях дьявола, о познании образа Божьего. Вы наверняка скажете: «Спасибо, не надо. Мне бы что-нибудь об условиях жизни этой молодежи да об истории похожих движений в других странах. А книжку отдайте священнику».

В самом начале книги я уже писал о том, что цель, которую преследует научная литература про любовь, — не прояснение, а запутывание вопроса. Полагаю, теперь ясно, почему. Укрепление психологического барьера на пути сексуальных страстей — для общества жизненная необходимость. Ученый, сам того не сознавая, служит этой цели. И попадает в незавидное положение.

Проследить происхождение любви — значит показать: как, каким образом природное половое влечение, которое определенного лица вовсе не требует, начинает фиксироваться только на одном человеке. Но интересы общества требуют совсем другого: доказать, что любовь развивается вовсе не из половой потребности. Вот почему ученый вынужден вилять и уклоняться от проклятого вопроса происхождения, отделываясь невнятной скороговоркой.

По этой же причине он вынужден крутиться как змий на сковородке и выставлять себя на посмешище, отрицая роль сексуальных страстей в любви: ведь признать ее основой именно половое влечение — значит предать идеологию и противопоставить себя всей европейской культуре, а также своим собственным предрассудкам, от которых не так-то просто отделаться.

Ученый под ударами со всех сторон. Выводить любовь из половой потребности — нельзя. Но и открыто заявить о качественном различии между любовью и прочими видами отношений между полами — тоже. Это означает нарваться на вопрос о природе провозглашенного им качественного различия. И тогда не остается ничего другого, как бормотать о мистическом тяготении душ либо о «невидимых магнитных мостиках, связывающих души влюбленных». Для серьезного ученого писать такое неприлично. Потому научных работ о любви очень мало.

Манера валить в кучу разные виды любви — способ вырваться из тупика: поумничать, ничего не сказав по существу, и написать хоть что-то.

Исторический страх

К амурно-сексуальной тематике принято относиться с улыбочкой, как к чему-то забавному и несерьезному. На самом же деле тема очень серьезная, и каждый народ имеет исторический страх перед силой сексуальных страстей. Вспомним: при родовом строе даже убийство своего соплеменника чаще всего прощалось, в крайнем случае, наказывалось изгнанием. И только один вид преступления всегда карался смертью: половой акт между мужчиной и женщиной, принадлежащих к одному роду. Это притом, что многие народы даже не связывали половой акт с зачатием и рождением ребенка. Вот как глубоко засел страх перед последствиями, к которым могут привести невинные вроде бы шалости.