Алис Миллер - В начале было воспитание

После того как рукопись этой книги была готова и отослана в издательство, у меня состоялся разговор о проблемах воспитания с молодым коллегой, которого я очень ценю. По мнению отца двоих детей, очень чуткого человека, психоаналитики, к сожалению, так до сих пор не разработали методические указания для педагогов, призванные сделать воспитание более гуманным. Я высказала сомнение относительно самой возможности гуманной педагогики как таковой, т.к. на основании достаточно богатого опыта убедилась, что даже самые утонченные формы педагогического воздействия представляют собой манипулирование людьми. Я объяснила коллеге, что, на мой взгляд, любое воспитание совершенно излишне, если рядом с ребенком с раннего детства постоянно находится человек, позволяющий ему спокойно выражать свои чувства. Ребенок не должен бояться потерять его, если он будет откровенным с ним (об этом и писал Винникотт). Если к ребенку относятся с уважением, он может без всякой санкции воспитателя самостоятельно постигать как свой внутренний, так и окружающий мир. Мой собеседник полностью согласился со мной, однако заявил, что для родителей очень важно получить конкретные рекомендации. Тогда я высказала мысль, более четко сформулированную в моей книге в главе «Скрытая логика абсурдного поведения»: «Если родителям удается отнестись к своему ребенку с тем же уважением, с каким они относились к собственным родителям, тогда не нужно будет заботиться о развитии его способностей. Он все сделает сам».

Мой коллега рассмеялся, а затем, помолчав немного, серьезно сказал: «Но это же невозможно»... «Почему?» — спросила я. «Потому... потому, что дети не предъявляют к нам требований и не грозят нам в случае жестокого обращения уйти из дома. А даже если они и выскажут такую угрозу, мы знаем, что они ее никогда не исполнят...» Коллега снова замолчал, а потом добавил: «Знаете, я вот сейчас спрашиваю себя, а может быть, то, что мы называем педагогикой, есть способ осуществления власти, и, может, лучше не ломать голову, выдумывая новые методы воспитания, а больше писать о скрытых способах осуществления власти?» «Именно это я и попыталась сделать в своей книге», — ответила я.

Трагизм судьбы «воспитанного» человека заключается в следующем: даже в зрелом возрасте он не способен понять, каким образом им манипулировали в детстве и как он теперь манипулирует своим ребенком. Это обстоятельство хорошо используют всевозможные государственные и общественные институты и в особенности тоталитарные режимы. В наш век открылись возможности для использования психологии для подчинения как отдельных людей, так и целых народов. Порой она выступает как оружие, как инструмент власти. И совершенно неважно, какими терминами это маскируется — «воспитание» или «психотерапия». Ведь за неудержимым желанием захватить власть над людьми и использовать ее в своих корыстных интересах обычно скрывается стремление не дать прорваться в сознание ощущению собственного бессилия, поэтому бесполезно взывать к морали и нравственности людей, использующих психологию во зло.

Если в «Третьем рейхе» сумели применить достижения технического прогресса для массовых убийств, то в наше время компьютерную технику и кибернетику вполне можно с успехом использовать для широкомасштабного уничтожения души человека: открывают большие возможности, чем интуитивная психология. Я не знаю, какими средствами можно изменить ситуацию. Психоанализ также не исключение, есть реальная опасность использования его в учебных заведениях в целях манипулирования сознанием воспитанников. На мой взгляд, единственное, что еще можно сделать, — это помочь человеку, подвергающемуся манипуляции, определиться в своих ощущениях, понять, что с ним делают, чтобы он в дальнейшем уже сознательно противостоял угрозе духовного порабощения.

Не секрет, что не психологи, а писатели первыми поднимают те или иные прежде запретные темы. За последние десять лет появилось множество публикаций автобиографического характера, в которых прослеживается довольно любопытная тенденция. Оказывается, чем моложе автор, тем менее он склонен идеализировать своих родителей. Представители послевоенного поколения готовы не только разумом принять правду о своем прошлом, но и справиться с горечью, возникающей в результате его анализа. Ни тридцать, ни даже двадцать лет назад невозможно было описать родителей так, как это, например, сделали в своих книгах Кристоф Мекель (1980), Эрика Буркарт (1979), Карин Штрук (1975), Рут Реман (1979), Бригитта Швайгер (1980). Сюда я также отношу составленные Барбарой Франк и Марго Ланге документальные сборники, вышедшие в 1979 г. Это внушает мне определенный оптимизм. Я очень надеюсь, что мы на правильном пути, на дороге к истине. Одновременно я еще раз убедилась, что даже незначительный отход от педагогических принципов способен принести плоды. Это хорошо видно на примере писателей, от которых, как известно, наука всегда отстает.

В то самое время, когда писатели, поняв все значение детских лет, гневно разоблачают губительные последствия воспитательного процесса, представляющего из себя фактически процесс осуществления власти, студентов психологических факультетов университетов на протяжении четырех лет продолжают приучать рассматривать человека как механизм. Если вспомнить, сколько времени и сил ими было затрачено на то, чтобы, упуская последний шанс юношеских лет, сдерживать, используя научные доводы, особенно бурные в этом возрасте порывы чувств, вряд ли стоит удивляться тому, что люди, привыкшие к самопожертвованию, с легкостью жертвовали своими пациентами, ибо считали их не самостоятельными творческими личностями, а всего лишь инструментом своего интеллекта. Авторы многих «научных» публикаций, посвященных проблемам психологии, своим рвением и стремлением к последовательному самоуничтожению напоминают офицера из новеллы Кафки «В исправительной колонии», а наивный и доверчивый заключенный схож с современным студентом, думающим, что от него в университете требуют только труд, но не душу.

Громко заявившие о себе в начале нашего века экспрессионисты — как писатели, так и художники — гораздо лучше разбирались в неврозах (во всяком случае, подсознательно), чем почтенные профессора психиатрии, они рассказали о них в своих произведениях. Те лишь бестолково смотрели на истеричных пациенток, не понимая, что причиной их болезненного состояния являются перенесенные в детстве психические травмы. Фрейд сделал доступной для психиатров бессвязную речь пациентов и получил за это не только благодарность, но и неприязнь, ибо отважился коснуться запретной темы.