Филип Зимбардо - Эффект Люцифера

Серос гордится тем, как действовали сегодня охранники. Он говорит: «Мы вели себя более четко, заключенные выдали превосходные результаты». Все же его беспокоит возможная опасность: «Я боюсь, что это спокойствие может быть обманчивым, возможно, они планируют мятеж» [80].

Варниш признается, что сначала внутренне противился роли охранника, и это было настолько заметно, что мне пришлось попросить начальника тюрьмы поговорить с ним: «Только на второй день я решил, что должен заставить себя как следует войти в роль. Мне пришлось намеренно отключить все чувства, которые я испытывал к заключенным, чтобы избавиться от сочувствия и уважения к ним. Я начал обращаться с ними так холодно и резко, как только мог. Я старался не показывать чувств, которые бы им понравились, например гнев или отчаяние». Его групповая идентификация также стала сильнее: «Я считал охранников классными ребятами, которым поручили поддерживать порядок среди заключенных — людей, недостойных доверия или сочувствия». Далее он отмечает, что «крутизна» охранников достигла пика во время переклички в 2.30 ночи, и ему это понравилось [81].

Венди, который на утренней смене начал делить роль лидера с Варнишем, сегодня не так активен — он очень устал, потому что почти не спал. Но ему приятно видеть, что заключенные полностью вошли в свои роли: «Они уже не воспринимают это как эксперимент. Это реальность, и они пытаются сохранить достоинство. Но нам все время нужно показывать им, кто здесь главный».

Он сообщает, что чувствует себя более властным, и он тоже начинает забывать, что это всего лишь эксперимент. Он отмечает, что «хочет наказать тех, кто не слушается, чтобы показать остальным заключенным, как нужно себя вести».

Деиндивидуация заключенных и общий рост дегуманизации оказывают влияние и на него: «Я становился все более агрессивным и не подвергал сомнению свое поведение. Я не мог позволить себе жалеть заключенных и все глубже прятался за ролью. Это был единственный способ не испытывать боли. Я перестал понимать, что происходит, но даже не думал о том, чтобы уйти».

Сотрудники тюрьмы стали все чаще обвинять самих жертв в их плачевном состоянии — хотя на самом деле это мы не смогли обеспечить им нормальный душ и туалет. Мы видим, как склонность обвинять жертв проявляется в отчете Венди: «Мне надоело видеть грязную одежду заключенных, чувствовать, как от них несет немытым телом, и как воняет в тюрьме» [82].

В своей роли тюремного суперинтенданта я сосредоточился на самой важной проблеме, стоящей перед руководителем любой организации: что я должен сделать, чтобы гарантировать безопасность вверенного мне учреждения? Угроза нашей тюрьме, на которую, по слухам, готовилось нападение, отодвинула другую мою роль — роль исследователя — на задний план. Как я должен поступить в случае нападения, если заключенный № 8612 и его друзья совершат налет?

На утренней встрече персонала тюрьмы мы рассматривали самые разные возможности и даже решили перенести эксперимент в старую городскую тюрьму, которая не использовалась с тех пор, как было построено новое здание отделения полиции, куда доставили наших заключенных в воскресенье. Я вспомнил, что в воскресенье утром сержант спросил меня, почему мы не хотим использовать для нашего исследования старую тюрьму, ведь она пустует, и в ней просторные камеры. Если бы я подумал об этом раньше, то так бы и сделал, но мы уже установили записывающее оборудование, договорились с университетской столовой и организовали другие мероприятия, с которыми было легче справиться, оставаясь в здании факультета психологии. Но эта новая возможность — именно то, что нам теперь нужно.

Пока я отсутствовал, устраивая это дело, Керту Бэнксу предстояло провести вторую встречу комитета по рассмотрению жалоб заключенных. Крейг Хейни должен был руководить приготовлениями к свиданиям заключенных, а Дэйв Джаффе — наблюдать за обычными действиями охранников.

Я обрадовался, что сержант смог увидеться со мной сразу же. Мы встретились в старой тюрьме в центре города, на Рамона-стрит. Я объяснил ему, что опасаюсь столкновений в кампусе между полицией и студентами, вроде тех, что произошли в прошлом году. Я уговариваю его мне помочь. Вместе мы осматриваем тюрьму, как будто я собираюсь ее купить. Это идеальное место для продолжения исследования, оно добавит ему еще больше тюремного реализма.

Вернувшись в полицейское управление, я заполняю ряд официальных форм и прошу, чтобы тюрьма была готова к нашему переезду в девять часов вечера (сразу же после свиданий заключенных с посетителями). Я обещаю, что в течение следующих десяти дней мы будем поддерживать в тюрьме чистоту, заключенные будут убирать за собой, и я оплачу любой возможный ущерб. Мы обмениваемся крепким рукопожатием, как и подобает настоящим мужчинам. Я радостно благодарю сержанта за то, что он сэкономил нам день. Какое облегчение; это оказалось легче, чем я думал.

Вдохновленный этой удачей и довольный собственной находчивостью, в этот прекрасный летний день я позволяю себе выпить чашечку кофе эспрессо с пирожным, нежась в лучах солнца в уличном кафе. В Пало-Альто все еще рай. С воскресенья ничего не изменилось.

Вскоре после моего триумфального доклада сотрудникам о наших планах по переезду раздается звонок из полицейского управления. Он приводит нас в полное уныние: никто никуда не едет! Управляющий из городской администрации выразил беспокойство, что кто-то из участников эксперимента может пострадать, находясь в здании, принадлежащем городу. Кроме того, был поднят вопрос о ложном заключении. Я прошу сержанта позволить мне убедить этого чиновника, что его страхи беспочвенны. Я пытаюсь уговорить его сотрудничать, напоминая о своей дружбе с его шефом, капитаном Зеркером. Я пытаюсь убедить его, что кто-то может пострадать как раз в случае нападения на наш почти не защищенный подвал. «Пожалуйста, разве мы не можем решить этот вопрос?» — «Жаль, но не можем; мне не хочется вас подводить, но дело обстоит именно так». Я потерял удачную возможность перевезти заключенных. Очевидно, я также потерял чувство реальности.

Что должен думать полицейский о профессоре психологии, который считает себя суперинтендантом тюрьмы и дико боится какого-то нападения на «его тюрьму?» Что он псих? Что он перетрудился на ниве науки? Скорее всего — что он психолог-псих.

И знаете что? Я сказал себе, что меня не волнует, что он думает. Нужно двигаться вперед, время поджимает. Если один план провалился, переходим к следующему: во-первых, нужно внедрить осведомителя, чтобы получать достоверную информацию об угрозе бунта. Затем нужно обмануть нападающих — если они ворвутся, мы сделаем вид, что исследование закончено. Мы демонтируем тюремные камеры, чтобы казалось, будто заключенные уже отправились по домам. Я скажу нападающим, что мы решили прекратить исследование, так что никакого героизма, возвращайтесь туда, откуда пришли.