Матиас Хирш - «Это мое тело… и я могу делать с ним что хочу» [Психоаналитический взгляд на диссоциацию и инсценировки тела]

Госпожа Джонсон связала смерть отца с новой жизнью своего второго ребенка. Отец внезапно умер в последние семестры ее учебы в мединституте, спустя несколько недель после рождения ее дочери. У нее развилась не слишком успокаивающая в такой ситуации озабоченность тем, что ребенок не набирает вес. Она одержимо взвешивала его до и после кормления, и, хотя вес ребенка рос, она продолжала волноваться, и ни один педиатр, обследовавший дочь, не мог ее успокоить. Ипохондрическая фантазия содержала в себе чувство вины, будто рождением своего ребенка она вызвала смерть отца и будто принесение ребенка в жертву могло его воскресить. У другой пациентки родился такой образ: как будто семья сидит на скамейке, на одной стороне бабушки и дедушки, на другой — дети, и, когда рождается новый ребенок, он хочет попасть на скамейку, но там нет места, и если он будет туда ломиться, то с другой стороны упадет дедушка или бабушка.

Рождение детей имело амбивалентное значение для госпожи Джонсон: с одной стороны, это был знак, что она выросла и освободилась от родителей, с другой стороны, дети привязывали ее к ее супругу. Во время терапии ей постоянно снилось место, где она училась, в годы учебы в Лондоне она чувствовала себя свободной как никогда. И сейчас у нее идея фикс, что Лондон — это ее город. Сейчас дети уже почти покинули родительский дом и можно туда поехать, но сын, который как раз собирается съехать от родителей, протестует, ему нужны деньги матери на его будущую квартиру. Каждый раз, когда у нее возникали проблемы в браке, она мечтала снова оказаться в лондонском общежитии. Мужа она могла бы сейчас оставить, но детям нужны ее деньги… Но в Лондоне, где ее отец жил после смерти матери, ее брат забрал квартиру отца, он там совсем ничего не поменял. Живет будто в мавзолее, и все родство там как будто оживший мертвец, в этом Лондоне родственников она бы «умерла». Лондон тоже амбивалентен, как и отношения с матерью (между послушанием и бунтом), и брак. Она вспоминает об одном сне, который ей приснился, когда она постоянно следовала за своим мужем в другой город и чувствовала себя очень плохо: она жестко душит мужчину и без остановки кричит при этом, сдавливает его со всей силой, он лежит на земле, она прижимает его к земле коленями, и его лицо вдруг превращается в лицо ее матери.

При этом ее ипохондрические фантазии, которые постоянно содержат тяжелое, смертельное заболевание, т. е. фактически являются мечтами о смерти, направляются против ее детей. Она все сделала для своих детей, не хотела быть, как ее мать, и во многом справилась с этим. Она всегда хотела семью, все время поэтому следовала за своим мужем, не в последнюю очередь из-за детей. Она отодвинула свои интересы и карьеру на задний план и сделала это с удовольствием. Она не может никого упрекнуть в этом, и уж точно не детей. И все же дети уезжают, они сейчас обретут самостоятельность!

В госпоже Джонсон содержится жуткая связь между жизнью и смертью. Ее собственная жизнь как ребенка была омрачена насильственной смертью бабушки, связанной с чувством вины выжившего ( «Как можно радоваться жизни, когда бабушке было так тяжело и она умерла!» ) . Рождение ее первых двух детей было чудовищным образом связано со смертью обоих родителей по очереди. Это так, будто рождение одного ребенка значило фантазийное убийство родителей, которых она в этот момент действительно и навсегда покидала, о которых она больше не могла заботиться, потому что новая жизнь требует полной отдачи от их дочери, т. е. теперь молодой матери, и родители ( в фантазии ) должны умереть. Госпожа Джонсон буквально разрывалась между различными чувствами вины в отношении своих родителей и младенцев. Подростковый возраст — это фаза жизни, когда ребенок освобождается от родителей и развивается на пути к обретению собственной идентичности. В определенном смысле подростки убивают родителей ( Loewald, 1979 ), поскольку, когда они покидают родительский дом и становятся взрослыми, родителей больше нет, нет тех самых родителей маленьких детей. И ребенок перестает существовать, т. е. умирает посредством взросления, а перед молодым человеком стоит задача заменить собой ребенка и при этом обрести идентичность взрослого человека.

Когда госпожа Джонсон уехала за границу по обмену на год, она постоянно плакала. Я спрашиваю: «Как будто кто-то умер. Мать? Сын?» Госпожа Джонсон уклончиво отвечает отрицанием: «Об этом я не думала…» Я говорю: «Что-то все же вызвало слезы», — и думаю при этом, что это вызвало не только слезы, но и ипохондрические фантазии, содержащие в себе агрессию, направленную против ребенка. Рождение первого ребенка уже вызвало направленные против него ипохондрические страхи, как будто рождение ребенка означает не только смерть родителей, но и смерть молодой женщины, которая становится матерью, и отчасти невозможность дальше жить своей жизнью. Этого она никогда толком и не могла, и дети, которых она так любит, частично принимают на себя роль ее собственной отнимающей идентичность матери. Но она осознанно и с радостью жертвует детям часть своей жизни, свою самостоятельность, свой «Лондон». А когда они теперь уезжают от нее, рождается гнев, поскольку они отнимают у нее то, что она получила благодаря им: быть хорошей матерью в определенном смысле — значит и самой обрести хорошую мать (которой у нее никогда не было), поскольку сейчас есть хорошая мать, которой не было раньше. Иметь полноценную семью и делать все для ее сплочения — значит обрести семью, которой не было раньше. И сейчас дети отбирают у нее это, и, если они сейчас обретут собственную жизнь, тогда и не слишком любимая профессиональная деятельность, которая приносит ей деньги на детей, уже не ее собственная жизнь. И поскольку она не может об этом думать, у нее появляются панические атаки, связанные с мыслями об уничтожении детей. Возможно, все очень просто: раньше она не могла уехать и жить своей жизнью, потому что дети были маленькими и она не хотела. Сейчас дети выросли и хотят ее оставить («И они должны!»), но если бы они заболели в соответствии с ее ипохондрическими фантазиями, тогда мать как врач могла бы за ними ухаживать, и они бы остались, а она продолжала бы быть их матерью.

В следующем клиническом примере молодая мать разрывается в конфликте между идентификацией с требованиями своей матери и соответствующими чувствами вины за невозможность выполнить эти требования; и, чтобы справиться с этим конфликтом, она развивает ипохондрические страхи в отношении своего ребенка. Мать Марты (я рассказывал о первом годе групповой психотерапии Марты — см.: Hirsch, 2008) была против того, чтобы Марта родила ребенка, будучи не замужем, и часто проявляла ревность и враждебность в адрес нерожденного внука. Марта хотела, но не смогла сказать матери, что беременна. Отец был очень болен, он умер, когда Марта была на шестом месяце беременности. На похоронах проповедник отмечал заслуги усопшего и затем обратился к родственникам покойного со словами, как тяжело, должно быть, выносить эту смерть дочери, особенно когда она носит под сердцем новую жизнь… Для проповедника беременность была чем-то хорошим, но отнюдь не для матери, побелевшей как полотно и с трудом державшей себя в руках до того момента, как на поминках у нее вырвалось: «Как ты посмела, наградить меня (!) ублюдком! Именно сейчас, когда умер отец и ты мне так нужна, придуши своего ребенка!». Сейчас ребенку пять месяцев, и он прекрасно развивается, несмотря на постоянную озабоченность Марты, что он может заболеть и умереть. Мать Марты нужно в очередной раз положить в больницу: у нее вода в легком. Тетя хочет отвезти ее в больницу, но мать Марты обороняется: «Нет-нет, я справлюсь!». Потом она звонит Марте и настаивает на том, чтобы та отвезла ее в больницу. Марта отказывается и объясняет, что ей нужно быть с маленьким ребенком. Тогда мать кричит в телефонную трубку: «Вот бы ты никогда не залетала! Вот бы ты сделала аборт!» Марта чувствует себя плохой матерью, она чувствует себя неловко, когда ей нужно пройти мимо кого-то с коляской, она обходит людей стороной. Она завидует другим матерям, которые уверенно «идут наперерез со своими колясками». Она постоянно думает о том, что ребенок может заболеть, много времени проводит у педиатра, думает о том, что с ним что-то может случиться, так же как во время беременности она думала, что он может родиться с патологией. Группа уверяет ее, что она отлично справляется, что ребенок, которого она приносит в группу, очень дружелюбный и расслабленный, т. е. группа перенимает на себя разгружающие и поддерживающие функции бабушки.