Карл Юнг - Нераскрытая самость

По этой причине психотерапевт, интересующийся причинами расстройства, обычно начинает с того, что добивается от пациента более или менее добровольного признания всего того, что ему не нравится, чего он стыдится или боится. Это похоже на церковную исповедь, которая во многом предвосхитила современные психологические методы. На практике, однако, всепоглощающее чувство неполноценности или слабости может привести к тому, что столкновение с еще большей темнотой и никчемностью будет существенно затруднено или вообще невозможно. Посему я часто нахожу целесообразным сначала привить пациенту позитивный настрой, обеспечить ему фундамент, на котором он мог бы стоять, прежде чем мы приблизимся к более болезненным открытиям.

Возьмем в качестве примера сон о «самовозвеличивании», в котором сновидец пьет чай с английской королевой или состоит в дружеских отношениях с папой римским. Если сновидец не страдает шизофренией, практическое толкование символа во многом зависит от состояния его сознания. Если он явно убежден в своем величии, показано угнетающее воздействие; если же речь идет о черве, уже раздавленном чувством неполноценности, то дальнейшее понижение ценностей будет граничить с жестокостью. В первом случае рекомендовано редуктивное лечение; на ассоциативном материале легко показать, насколько неуместны и инфантильны намерения сновидца, а также в какой степени они проистекают из инфантильных желаний быть равным своим родителям или превзойти их. Во втором случае, когда всепроникающее чувство никчемности уже обесценило все положительные стороны, показывать сновидцу вдобавок ко всему, насколько он инфантилен, смешон или даже извращен, абсолютно неуместно. Такая процедура только усилит его чувство неполноценности, а также вызовет нежелательное и совершенно ненужное сопротивление лечению.

Не существует некоего универсального терапевтического метода или универсальной доктрины, ибо каждый человек, который обращается за лечением, уникален, как уникально его состояние. Я помню одного пациента, лечение которого заняло девять лет. Я видел его всего несколько недель в году, так как он жил за границей. С самого начала я знал, в чем его подлинная проблема, но видел, что даже малейшая попытка приблизиться к истине вызывала бурную защитную реакцию, угрожавшую разрывом наших отношений. Нравилось мне это или нет, но я был вынужден делать все возможное, чтобы поддерживать раппорт, и следовать его настроениям, подкрепленным снами, хотя они уводили нас в сторону от центральной проблемы, которую, согласно всем разумным ожиданиям, мы должны были обсуждать на сеансах. Ситуация зашла так далеко, что я часто обвинял себя в том, что ввожу своего пациента в заблуждение, и лишь то обстоятельство, что его состояние медленно, но явно улучшалось, удерживало меня от того, чтобы раскрыть ему правду.

На десятом году, однако, пациент объявил, что излечился и избавился от всех симптомов. Я был удивлен и усомнился в его словах, ибо теоретически он был неизлечим. Заметив мое удивление, он улыбнулся и сказал: «Больше всего я благодарен вам за неизменный такт и терпение, которые вы проявили, помогая мне обойти болезненную причину моего невроза. Теперь я готов рассказать вам все. Если бы я мог, я так бы и сделал на первой же консультации. Но это разрушило бы мою связь с вами, и что сталось бы со мной тогда? Я бы сделался моральным банкротом и утратил почву под ногами. У меня не было бы ничего, на что я мог бы опереться. С годами я научился доверять вам, и по мере того, как моя уверенность росла, мое состояние улучшалось. Я выздоровел, потому что снова начал верить в себя. Теперь я достаточно силен, чтобы обсудить проблему, которая мучила меня столько лет».

Откровенное признание, которое за этим последовало, помогло мне понять, почему лечение приняло столь необычную форму. Первоначальный шок оказался настолько силен, что мой пациент не мог справиться с ним в одиночку. Для этого были нужны мы оба. Именно в этом состояла терапевтическая задача, а вовсе не в реализации тех или иных теоретических допущений.

Благодаря подобным случаям я научился придерживаться направления, уже намеченного в предоставленном пациентом материале и его настрое, а не связывать себя общими теоретическими соображениями, которые могут оказаться неприменимыми в данной конкретной ситуации. Практические знания о человеческой природе, накопленные мною за шестьдесят лет, научили меня рассматривать каждый случай как новый опыт, требующий, прежде всего, индивидуального подхода. Иногда я без колебаний погружаюсь в тщательное изучение событий и фантазий детства; в других случаях я начинаю с самого верха, даже если это означает блуждание в тумане самых неправдоподобных метафизических спекуляций. Все зависит от того, сумею ли я постичь язык пациента и, следуя за его бессознательным, на ощупь пробраться к свету. Одни требуют одного, другие – другого. Таковы различия между индивидами.

Особенно это верно в отношении интерпретации символов. Два разных человека могут видеть похожие сны, но, если один из них молод, а другой стар, беспокоящие их проблемы будут разными, а значит, было бы абсурдно толковать оба сна одинаково. Хороший пример – сон, в котором компания молодых людей едет верхом по широкому полю. Сновидец скачет впереди и перепрыгивает через большую канаву. Остальные падают в воду. Юноша, рассказавший мне этот сон, принадлежал к осторожному, интровертному типу и боялся любых авантюр. Тот же сон видел старик, который не ведал страха и прожил активную предприимчивую жизнь. Когда ему приснился этот сон, он был неугомонным инвалидом, доставлявшим массу хлопот своему врачу и сиделке. Непослушание и беспокойность явно шли ему во вред. Очевидно, сновидение подсказывало молодому человеку, что он должен делать, а старику – что он делать не должен . Нерешительного молодого человека оно воодушевляло и поощряло к прыжку, а старый охотно прыгнул бы и сам. Однако этот еще тлеющий в нем дух приключений и составлял его главную проблему.

Данный пример показывает, насколько сильно интерпретация сновидений и символов зависит от индивидуальных особенностей сновидца. Символы многозначны и часто представляют противоположности, как, например, stella matutina , утренняя звезда, которая символизирует не только Христа, но и дьявола (Люцифера). То же самое относится и ко льву. Правильная интерпретация зависит от контекста, то есть от ассоциаций, связанных с образом, и от фактического состояния разума сновидца.

Выдвинутая нами гипотеза о том, что сновидения служат цели компенсации , – очень широкое и всеохватывающее предположение. Оно означает, что мы считаем сновидение нормальным психическим явлением, заключающимся в передаче бессознательных реакций и спонтанных импульсов сознательному разуму. Поскольку лишь немногие сновидения носят явно компенсаторный характер, мы вынуждены обращать особое внимание на язык сновидений, который мы считаем символическим. Изучение этого языка почти наука. Как мы уже убедились, ему свойственно бесконечное разнообразие индивидуальных выражений. Они могут быть расшифрованы с помощью самого сновидца, который предоставляет ассоциативный материал, или контекст сновидческого образа, благодаря чему мы можем рассмотреть все его аспекты, как бы обходя его кругом. Данный метод пригоден во всех обычных случаях – например, когда родственник, друг или пациент рассказывает вам сон в ходе беседы. Но когда речь идет о навязчивых, повторяющихся или эмоционально заряженных сновидениях, личных ассоциаций сновидца уже недостаточно для удовлетворительного толкования. В таких ситуациях мы должны принять во внимание тот факт, что в сновидении часто встречаются элементы, которые не принадлежат личности сновидца и не могут быть выведены из его личного опыта. Фрейд, который первым заметил и описал эти элементы, назвал их «архаическими чертами». Архаические черты суть мыслеформы, необъяснимые сквозь призму собственной жизни индивида. Скорее, они представляют собой исконные, врожденные и унаследованные от наших предков компоненты человеческого разума.