Шерри Тёркл - Живым голосом. Зачем в цифровую эру говорить и слушать

Я сделала следующее наблюдение: когда в качестве объекта саморефлексии люди используют то “я”, к которому стремятся, это может вызвать у них любопытное чувство зависти – к самим себе. Безусловно, имеет смысл осознать свои устремления. Эта информация, возможно, пригодится для размышлений о том, кем вы хотите стать. Но в социальной сети вы можете слишком увлечься, играя в это идеальное “я” и делая вид, что стали таким человеком в действительности.

То, какими мы предстаем перед аудиторией Facebook, значительно отличается от игровых аватаров, используемых в целях саморефлексии. Я немало времени посвятила тому, как цифровые объекты влияют на наши представления о себе; в частности, в течение многих лет я изучала психологию ролевых игр. Аватары, которые мы создаем для онлайн-игр (в большинстве игр мы выбираем тела, лица и свойства характера этих персонажей), разрабатывались вовсе не для того, чтобы способствовать саморефлексии. И все же именно эта функция им вполне доступна. Создавая аватары, пользователь зачастую придает им черты, отражающие аспекты его собственной личности, которым ему хотелось бы уделить внимание. Таким образом, мир компьютерных игр может стать площадкой для экспериментов с идентичностью [108]. К примеру, тридцатипятилетний инженер-программист переживал из-за трудностей, вызванных чрезмерной уверенностью в себе. С его точки зрения, самоуверенные мужчины производят впечатление агрессоров, тогда как самоуверенные женщины выглядят привлекательными особами в духе Кэтрин Хепберн. И тогда программист решил поэкспериментировать с самоуверенностью, примерив на себя в онлайн-играх роль сильной женщины. Эта виртуальная практика принесла ему большую пользу. В течение нескольких лет играя роль сильной женщины в сети, он стал чувствовать себя более комфортно в качестве весьма уверенного в себе мужчины.

Я обнаружила, что, как это ни удивительно, использование аватаров для экспериментов с идентичностью может быть жестом более прямолинейным, чем использование Facebook для этих же целей. В случае с аватаром вы с самого начала вносите ясность: вы “играете” персонажа, который от вас очень отличается. В этом заключается игра. На Facebook вы, на первый взгляд, представляете самих себя и рассказываете о собственной жизни. Именно поэтому люди приходят к вам в друзья. Им интересно, что вы делаете и о чем думаете.

Теоретически вы понимаете, что между вами и вашим “я” на Facebook есть разница. Однако подобные границы могут размываться, и вам все сложнее их соблюдать. Это все равно что понемногу лгать в течение определенного времени. Вы забываете правду, поскольку расстояние между ней и ложью стремительно уменьшается.

Сегодня использование интернета для саморефлексии ставит очень важный вопрос: насколько правдивыми нам следует быть? Мы ведь знаем, что это не частное пространство, не дневник, который можно закрыть в ящике на ключ. Это новое явление: публичное пространство, тем не менее ощущаемое нами как самое личное место в мире.

Саморефлексия делает нас уязвимыми, а посему традиционно предполагает защиту личного пространства (мы убираем подальше и закрываем на ключ свои дневники) и обеспечение конфиденциальности (подобно тому, как это происходит в отношениях с психотерапевтом или священником). Социальные сети побуждают нас играть совсем по другим правилам. Вы постите по мере того, как размышляете; вы размышляете по мере того, как постите. Компании, предоставляющие платформы для этой деятельности, всю вашу информацию видят и сохраняют. Личное пространство как место, где за вами никто не наблюдает, уходит в прошлое. Во сколько же нам это обойдется? [109]

В середине 1990-х, когда всемирная паутина еще только появилась, я обсуждала Netscape, один из первых браузеров, с двадцатисемилетним историком-магистрантом по имени Алан. “Я ищу то, что мне интересно, – говорил он, – а о своих интересах узнаю по собственным поискам в интернете”. Алан осуществлял свои первые поиски, будучи уверен, что они не оставляют следа. Он говорил о свободе “рассматривать те вещи, которые было бы неловко брать в библиотеке, ведь кто-то мог бы заметить обложку книги”. Однако такого рода исследования оказываются под угрозой, если мы больше не ощущаем себя в частном пространстве. А теперь нам известно, что в сети мы вовсе не находимся в частном пространстве. И все же, по признанию некоторых пользователей, они ведут себя так же, как и Алан, словно их действия скрыты от посторонних глаз.

И вот теперь представьте себе Дэвида, сорокасемилетнего телевизионного продюсера, совпадающего по своим ощущениям с Аланом. Он тоже узнает о своих интересах по мере поисков в сети. Однако с Дэвидом мы встречаемся уже в 2013-м, через двадцать лет после моего разговора с Аланом. Дэвид охотно рассказывает о “гигантском потенциале” своего пребывания в интернете: “Когда я надеваю наушники и погружаюсь в мир своего iPhone, наступает дзен. Это мое убежище”. По словам телепродюсера, когда он переключается с одного приложения на другое, это и есть его время для саморефлексии: “Ты обращаешься то к музыке, то к новостям, то к развлечениям, то к своим людям. Ты это контролируешь. Владеешь этим. Это твоя зона”. Здесь определение саморефлексии сужается: оно означает контроль над вашими связями. Нам и раньше встречалась подобная трактовка уединения: время, проведенное с управляемой толпой.

Подобно Алану, Дэвид говорит, что ему нравится оглядываться на историю запросов в браузере. У Дэвида есть электронная почта, Twitter, Facebook и мессенджеры. Он называет все это своими “следами”. Как и Алан, он судит о собственных пристрастиях по сайтам, где побывал. Он говорит, что для него блуждания по сети “подобны мыслям вслух”. Но в отличие от Алана, способы, которыми Дэвид пользуется, чтобы узнать о своих интересах, начинают его беспокоить. Он понимает: когда он “думает вслух” онлайн, другие люди вполне могут его услышать.

С точки зрения Дэвида, постоянное пребывание в сети дает ему ощущение идентичности, но он также осознает, что и сам становится результатом обработки данных, а значит, объектом купли и продажи – и потенциальным объектом наблюдения правительства. Таким образом, идя по собственным “следам”, Дэвид оказывается в такой обстановке для саморефлексии, где чувствует себя глупым, наивным человеком и даже трансгрессивной личностью, если, конечно, не подвергает себя самоцензуре. Но потенциальная трансгрессия стала вещью настолько повседневной, что Дэвид предпочитает и вовсе забыть о том, что это, возможно, трансгрессия.

Пропасть между реалиями жизни в сети и тем, как мы эту жизнь ощущаем, тормозит нашу дискуссию о личном пространстве в интернете. Взять, к примеру, электронную почту. Людям “известно”, что эта переписка далеко не личная. И все-таки многие используют электронную почту – по крайней мере, иногда – для переписки интимного характера. В течение десятилетий я спрашивала, почему. Ответ всегда один и тот же: уставившись в экран, человек чувствует себя совершенно одиноким. Это чувство, что вы наедине с адресатом вашего послания – словно в мире существуете только вы и он – нередко заставляет забывать о вещах, хорошо вам известных. Электронное письмо можно прочитать; оно сохраняется; значит, его можно прочитать снова. Кажущаяся эфемерность того, что мы видим на экране компьютера, маскирует правду: написанное вами невозможно уничтожить. Если говорить в более широком смысле, то опыт пребывания онлайн ставит под вопрос реальность сети. И вот Дэвид продолжает блуждать по интернету, размышлять о своих “следах” и считать эти действия своего рода медитацией. В какой-то момент он понимает, что его данные могут быть обнародованы, и тогда ругает себя за поступки, которые сам не вполне одобряет.