Барбара де Анджелис - Выбор в пользу любви. Как обрести счастливые и гармоничные отношения [litres]

Моя любимая мама Филлис была воплощением сострадания. Она очень многое терпела и прощала в своей жизни, в том числе и мне – мое ужасное поведение в подростковые годы, когда я почти не разговаривала с ней. Хотя в то время мне это было невдомек, я проходила через острый духовный кризис, пытаясь понять, почему мир, где я родилась, так далек от места Любви, которое я каким-то образом помнила.

Я до сих пор содрогаюсь от ужаса, вспоминая, сколько боли я причинила маме, отталкивая ее. К счастью, в 18 лет я начала свой духовный путь, превратилась из разочарованной искательницы в блаженного медитатора – и сразу же снова полюбила свою милую сострадательную мамочку. До конца ее жизни, покупая ей подарок или отправляя на отдых, я всегда шутливо говорила: «А это – чтобы загладить мою вину за то, какой я ужасной была в подростковом возрасте!» И мы с ней покатывались со смеху.

Прошли годы. Я перебралась с Восточного побережья в Калифорнию и стала деловой и успешной. Мать была моей самой большой фанаткой и самой преданной сторонницей, и я дорожила ее безусловной любовью. Моя мама становилась старше – как и я.

Когда маме было за шестьдесят, я заметила, что содержание наших телефонных разговоров стало меняться. «Я только что пришла с похорон своей троюродной кузины» , – рассказывала она. Или: «Помнишь мою подругу Сью из клуба плавания? У нее только что нашли рак груди» . Или: « Извини, если я немного не в духе, милая, – моя соседка Долорес больше не может заботиться о своем муже, и, как это ни печально, ей пришлось поместить его в специальное учреждение». Или: «Я только что увидела в разделе некрологов, что твой школьный учитель математики умер».

Ритм событий ее жизни изменился, что изменило, в свою очередь, темы, которые она обсуждала. Веселые поездки по курортам сменились поездками к многочисленным врачам и по больницам, куда она и мой отчим ездили лечиться от рака, обнаруженного сначала у него, а потом у нее. Ее календарь, который некогда был заполнен активной общественной деятельностью, теперь пестрел визитами в дома престарелых к подругам и панихидами.

Я звонила матери каждые несколько дней, чтобы узнать, как она живет, и поделиться собственными новостями, но заметила с чувством вины и смятения, что уже не так жду этих разговоров, как прежде. Я находилась в гуще съемок или в рекламном туре одной из своих книг – и, слыша голос матери, напрягалась и печалилась. Вместо того чтобы, как прежде, вести с ней долгие разговоры, я горела нетерпением закончить их. Моя сострадательная мама, верная себе, чувствовала это и облегчала мою совесть словами: «Все нормально, милая. Давай-давай, беги. Я знаю, что ты занимаешься важными вещами. Просто помни, как я тобой горжусь и как сильно тебя люблю».

Вскоре после смерти моего отчима, матери, которая обожала его и ухаживала за ним день и ночь последние 11 лет, тоже поставили раковый диагноз. Это потрясло нас до глубины души. В то время я старалась бывать у нее как можно чаще, разговаривала с ней по три-четыре раза в день и погружалась во все подробности ее болезни, лечения и ухода. Я бесконечно молилась о том, чтобы она выздоровела. Но спустя шесть месяцев ее не стало, и я понимала, что она ушла, чтобы соединиться со своим возлюбленным на небесах. А я стала взрослой сиротой.

Я снова прилетела в Филадельфию, в крохотный домик, в котором выросла, и взялась за эмоционально непосильную задачу – разобрать мамины вещи. Ее любовь к жизни и людям была чистой и невинной, и она хранила всё – любовные письма от мужа; открытки, которые я дарила ей с тех пор, как впервые сумела вывести на бумаге свое имя, вплоть до той, которой суждено было стать последней, посланной ей перед смертью; вырезки из газет с моими интервью, статьями и списками бестселлеров; мои табели, начиная с детского сада; благодарственные записки, которые она получала от друзей; программки мероприятий, которые она посещала, и шоу, которые видела на Бродвее; некрологи людей, которых она знала.

Нужно было разобрать ее ночной столик, до сих пор заставленный бутылочками с таблетками и болеутоляющим. Мне страшно было подойти к ее кровати, потому что подушки и одеяла лежали так, как она оставила их в ту ночь, когда ее увезли на «Скорой» в больницу, и до сих пор хранили отпечатки ее головы и тела. Вздыхая, я выдвинула первый ящик и увидела молитвенник. Между страницами лежал изрядно поистрепавшийся лист бумаги.

Трясущимися руками я развернула его. В верхней строчке мама написала: IN MEMORIAM [36] В память ( лат .). . Это был длинный список всех ее почивших друзей и родственников. Первым стояло имя ее школьной любви Эла, который погиб во Второй мировой войне и так и не вернулся домой, чтобы жениться на ней. Я узнавала имена ее родителей, кузенов, друзей, знакомых, соседей и прихожан ее синагоги. Рядом с каждым именем указывалась причина смерти: сердечный приступ, инсульт, авария, пневмония. По мере того как шли годы, мамин почерк становился менее четким. Но последнее имя в списке она постаралась написать как можно красивее. Это было имя ее возлюбленного мужа: «Дэниел Гаршман – рак».

Я прижала этот потрепанный лист бумаги к сердцу и зарыдала. Я рыдала, потому что тосковала по матери и уже ощущала тот бесконечный, незаполняемый вакуум, который ее уход оставил в моем мире. Я рыдала, потому что была растрогана ее скромной и тщательной летописью – данью памяти всем, кого она любила в своей жизни. И еще я рыдала о том, как недоставало мне сострадания к ней в последние двадцать лет, когда она теряла людей, которые путешествовали вместе с ней по этому земному пути.

Никто из нас не может по-настоящему что-то понять, не пройдя через это сам. В свои 40 лет, строя отнимавшую массу времени и сил карьеру, я не в состоянии была прочувствовать, каково это – лишиться матери и отца, пережить смерть лучшей подруги, видеть, как угасает твой любимый, или ощущать, как твое собственное здоровье начинает сдавать. Какой бы любящей дочерью я ни была, я просто не могла полностью осмыслить это. Но в тот момент, когда я читала этот список, я чувствовала одно – глубокие угрызения совести из-за того, как мало я сострадала матери.

Теперь, сама перевалив за середину седьмого десятка, я слишком хорошо понимаю, что́ она переживала в том же возрасте. Многих моих дорогих друзей и коллег нет больше на этой земле. Недавно умер мой школьный бойфренд. Ушли некоторые из моих учеников. Я потрясена, читая в газете, что нет больше артиста, которым я восхищалась в детстве. «Я и не подозревала, что он так стар» , – думаю я. А потом смотрю на свою карту медицинского страхования – и осознаю, что я тоже так стара.