Жак Лакан - Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).

Во второй части три персонажа, словно издеваясь, перебрасываются как мячом самыми животрепещущими для Фрейда вопросами: Каковсмысл невроза? Каково направление лечения? Насколько моя терапия неврозов хорошо обоснована?. И за всем этим стоит Фрейд, который сновидение видит, оставаясь при этом Фрейдом, который ищет к сновидениям ключ. Вот почему ключ к разгадке сновидения является одновременно ключом к разгадке невроза и ключом к правильному лечению.

И как имеет в апокалиптическом откровении того, что там, внутри, свою кульминацию часть первая, не лишена своей вершины и часть вторая. Вначале у них непосредственно, unmittelbar, как происходит это в случае маниакального убеждения, когда вы вдруг, ни с того ни с сего знаете, что на вас точит зуб именно тот-то, появляется идея, что виноват Отто. Это он сделал инъекцию. Следуют попытки вспомнить, какую именно?… пропил… пропилен… Вспоминается по ассоциации смешная история с ананасовым соком, подаренным Отто семье Фрейда накануне. Когда его открыли, у него оказался запах сивушного масла. Возникло предложение отдать его прислуге. Фрейд, однако, будучи, как он говорит, более гуманным, мягко замечает, что и они, пожалуй, могут отравиться. И тут, словно поверх всего этого словесного гама, возникает, подобно библейским Мене, Текел, Фарес, жирным шрифтом выведенная формула триметиламина. Я вам эту формулу сейчас напишу.

Этот триметиламин, он все объясняет. Смысл сновидения связан не только с тем фактом, что Фрейд пытается этот смысл

обнаружить. И если Фрейд способен задаваться этим вопросом и дальше, то происходит это в силу рождающегося у него подозрения, что во всем этом налицо общение с Флиссом, согласно хитроумным домыслам которого триметиламин играет определенную роль, связанную с продуктами сексуального обмена веществ. Триметиламин и на самом деле — я навел справки — является продуктом разложения спермы, чем и объясняется свойственный ей при разложении на открытом воздухе аммиачный запах. Сновидение, чьей кульминацией в первый раз, когда эго еще было в наличии, стал образ кошмара, который я только что описал, во второй раз, в конце своем, венчается начертанной на стене, по ту сторону всего того, в чем нельзя не признать речь, всеобщую говорильню, подобной библейскому Мене, Текел, Фарес формулой.

Будучи своего рода оракулом, формула сама по себе не сообщает ответа на что бы то ни было. И лишь сама форма, в которой она преподноситься, сам загадочный, герметичный характер ее дают на вопрос о смысле сновидения настоящий ответ. Сформулировать же его можно по образцу известной исламской формулы: Нет Бога, кроме Бога. Нет другого слова, другого решения вашей проблемы, кроме самого слова.

Присмотримся же к структуре этого слова, предстающего здесь в форме в высшей степени символической, ибо составлена она из священных знаков.

В этих-то вновь и вновь возникающих перед нами триадах и является в сновидении бессознательное — потустороннее по отношению к любому субъекту. Структура сновидения достаточно ясно свидетельствует, что бессознательное не совпадает с эго того, кому сновидение принадлежит, что оно тождественно не тому Фрейду, который продолжает в это время свой разговор с Ирмой, а тому, который прошел через тот момент ужаса, когда собственное Я его идентифицировало себя со всем в наиболее хаотичной, неупорядоченной его форме. Он буквально исчез из виду, апеллируя, как сам он пишет, к совету знающих. Он словно устранился, упразднился, скрылся за их спинами. И вот тут-то и берет слово совсем другой голос. Можно было бы шутки ради порассуждать о кроющихся здесь альфе и омеге, но будь даже здесь вместо А и Z просто N, суть этой белиберды осталась бы

прежней, позволив нам, к тому же, наречь именем Nemo тот субъект вне субъекта, который демонстрирует нам структуру сна.

Итак, урок, который это сновидение нам преподносит, заключается в следующем: в функционировании сновидения замешано нечто такое, что лежит по ту сторону эго; это нечто внутри субъекта, которое одновременно причастно субъекту и субъекту не принадлежит, и есть бессознательное.

Инъекция, которую сделал Отто грязным шприцем, теперь мало что для нас значит. Можно было бы придумать немало забавного, играя на повседневном употреблении этого слова, которое окрашено в немецком оттенками, свойственными у нас, скажем, выражению "пустить струю". Судя по множеству мелких признаков, уретральный эротизм играл в жизни Фрейда очень важную роль. Когда-нибудь, когда у меня будет подходящее настроение, я докажу вам, что вплоть до самого солидного возраста у Фрейда отчетливо усматриваются признаки чего-то такого, что явно служит откликом воспоминания о том, как он мочился у родителей в комнате, — воспоминания, которому такое большое значение придает Эриксон. Нужно заметить, что там наверняка имелся ночной горшок и навряд ли он писал на пол; сам Фрейд никогда не уточняет, куда именно он писал — в горшок или, скажем, на паркет или ковер. Но это дело десятое.

Действительно же важно другое: сновидение это показывает нам, что аналитические симптомы возникают в потоке речи, стремящемся проложить себе путь. На пути этом она всегда сталкивается с двойным сопротивлением: как со стороны того, что мы сегодня, ввиду недостатка времени, назовем собственным эго субъекта, так и со стороны его образа. И пока оба эти

препятствия оказывают потоку достаточное сопротивление, они как бы высвечиваются внутри него, искрятся, фосфоресцируют.

Именно это и происходит в первой фазе сновидения, когда Фрейд, готовый вступить со своей пациенткой в своего рода игру, находится в плоскости сопротивления. В один прекрасный момент, когда ему приходится зайти слишком далеко, этому наступает конец. Эриксон здесь не столь уж неправ — Фрейд идет дальше именно потому, что испытывает страстное желание

знать.

Какие бы отголоски детства и жизненной предыстории в этом сновидении ни возникали, подлинная бессознательная ценность его состоит в поисках слова, в непосредственном столкновении с потаенной реальностью сновидения, в поисках значения как такового. И лишь в среде своих собратьев по профессии, этого согласия, царящего в республике тех, кто знает, — ибо существует закон, одновременно парадоксальный и обнадеживающий, который состоит в том, что если никто не прав, правы все, — лишь посреди этого хаоса открывается Фрейду, в тот самый первый момент, когда учение его появилось на свет,