Ирина Черепанова - Дом колдуньи. Язык творческого бессознательного

Можно ли самому написать себе миф? Конечно, если имеется хорошая обратная связь с обществом и достаточный словарный запас. Но дело здесь не только в тексте, а в том особом состоянии, в которое погружается человек, творя себя как текст.

Попытки создания личного мифа даже при отчетливой концеп­ции, часто оказываются неудачными. В качестве иллюстрации при­ведем три варианта «Молитвы Адели»: два она написала самостоя­тельно и осталась ими чрезвычайно недовольна, третий же появился в результате работы группы:

Молитва-1

Я знаю, что мой успех — это знание и умение приносить людям добро — лечить. Я выбираю путь знания, я на верном пути. Благо­дарю Всевышнего за право выбрать этот путь, за успех и право стать процветающей. Я посылаю свой выбор. Да будет так!

Молитва-2

Я знаю, что все в мире живет, движется и создается единой си­лой, все в мире подчинено одному закону. Закон — это Бог и я — часть этого мира, малая частица этой силы я.

Боже милостивый, я знаю, что ты есть и я часть тебя и обра­щаюсь к тебе. Дай здоровья и благополучия нашему миру, всем лю­дям, верящим и не верящим тебе. Прошу, дай здоровье и благопо­лучие сыну и мне. Благодарю тебя за то, что ты есть. Спасибо, Господи! Спасибо, Господи, за то, что я — живая частица тебя и что сбываются мои желания. И да будет так! Я отпускаю это к тебе.

Молитва Адели о даровании милости

Господи Боже, я ведаю, что ты есть.

Ты — это Мир, и я — частица твоя.

С благодарностью следуя воле твоей

в заботах и радостях молю тебя:

дай силы и уверенности, знаний и

возможностей творить Добро

во благо твоя и людей

и даруй благодать и миру,

и России, и Адели.

Аминь!

В таблицах приведены параметры трех указанных текстов в сравнении с аналогичными параметрами универсальных суггестив­ных текстов.

Заметим, что в групповом варианте безликая молитва смени­лась романтичным названием «Молитва Адели» (основной фоносемантический признак — прекрасный (8.40). Сравнение же фоносемантики всех трех вариантов с показателями универсальных суггестивных текстов свидетельствует о наибольшей близости «группового» варианта универсальным текстам в целом (Молитва-1 нейтральна, Молитва-2 обладает меньшим набором суггестивно значимых признаков верхней части шкалы). Звукобуквенный состав текстов указывает на некоторую преемственность и подтверждает гипотезу о том, что человек сам пишет текст мифа, находясь в из­мененном трансовом состоянии. Голубой цвет молитвы Адели вполне соответствует славянской традиции, тогда как первый вари­ант преимущественно «сиреневый», а второй — «красный».

Сравнение объема молитв показывает, что групповой вариант «Молитва Адели» включает 54 слова, а собственные варианты — 41 и 100 слов. Самым литературным и близким по показателям к уни­версальным суггестивным текстам является текст мифа, за ним сле­дует короткий авторский I вариант (вспомним, что с точки зрения фоносемантического анализа он является нейтральным). Особенно заметно увеличение индекса предсказуемости, который в Молитве-II равняется 77.00.

Особенно наглядно сравнение грамматического состава трех вариантов молитвы Адели с аналогичным составом христианских молитв. В максимальной степени к классическим молитвам при­ближен групповой мифологический вариант.

Таким образом, даже при наличии определенной концепции: общей идеи, жанра, ключевых слов и пр. создать самостоятельно миф чрезвычайно трудно, а тем более социализировать его. Как утверждает А. Добрович: «Все талантливое — суггестивно, но не все суггестивное — талантливо». Когда в процесс фольклорного творчества включается конкретное сообщество людей, актуализи­руются таланты коллективного бессознательного. Можно предпо­ложить, что, сколько людей в группе — столько поколений оттачи­вало бы эмоциональный рассказ об этом замечательном человеке, пока бы он не достиг совершенной формы, хранимой впоследствии МС, как это происходит с универсальными суггестивными текста­ми. (Мы знаем, что они создавались наиболее продуктивными ком­муникаторами своего времени, проходили проверку временем и сохранялись впоследствии неизменными). Используя ВМЛ мы дос­тигаем аналогичных результатов в течение нескольких часов!..

В заключении остается отметить, что метод ВМЛ позволяет предельно использовать возможности родного языка в целях психо­терапии и социальной терапии, и, как отмечалось выше, связывает слово, образ и текст-личность в единое целое, следовательно, может быть назван «лингвосинтезом».

Суггестия во все времена была связана с Тайной, а Тайна — с Языком. Стремление прикоснуться к загадкам Бытия, познать его законы так или иначе выводит исследователей на сущностные, язы­ковые проблемы: физик В. В. Налимов, социальный психолог Б. Ф. Поршнев, социолог Б. А. Грушин, психиатр В. М. Бехтерев (и это перечисление можно продолжать до бесконечности) в тот или иной момент подходят к необходимости изучения Личности, Языка, Текста и... останавливаются, так как не могут найти в лингвистике достаточно надежной опоры. Отсюда — признание филологии нау­кой, оторванной от жизни, «грузокультовой наукой» (по выраже­нию лауреата Нобелевской премии Р. Фейнмана): «все необходи­мые формы научного исследования соблюдены, но что-то сущест­венное упущено,— самолеты не садятся». Именно цель­ность, принцип соответствия научной мысли высшей ценности и крайней щепетильности, забота о том, чтобы не одурачить самого себя, отсутствует, по мнению Р. Фейнмана, в большинстве исследо­ваний «грузокультовой» науки.

«Высшая ценность» филологии — Человек с его духовным ми­ром и мифологией — оказался в какой-то момент потерян, и хотя часть лингвистических дисциплин (в частности, психолингвистика) претендует на особое внимание к человеку, но вводимые вместе с «фактором человека» «фактор эксперимента» и «фактор ситуации» тем не менее, не означают внимания к человеку как уникальной личности, а скорее указывают на помещение данного человека в оп­ределенные условия с целью извлечения из него информации. Безус­ловно, такие процедуры полезны и необходимы для изучения кон­кретных языковых механизмов, но, может быть, стоит однажды остановиться, подумать и... подойти к порогу «дома колдуньи», за которым — Тайны Бытия. Может быть, вновь стоит вернуть филоло­гам утерянную жреческую миссию, надеть на них «мантию чародеев», которая сейчас безмятежно покоится на плечах психотерапевтов, экс­трасенсов, «магов», «колдунов», не имеющих представления о реаль­но действующих языковых суггестивных механизмах?