Гельмут Фигдор - Беды развода и пути их преодоления. В помощь родителям и консультантам по вопросам воспитания.

Если подумать о семьях, где царят конфликты и общая неудовлетворенность относится к обычной повседневности, то на вопрос, поставленный в начале главы, является ли развод вообще делом педагогически ответственным, можно с чистой совестью ответить «да!». И это прежде всего потому, что длительность, а может быть, и нарастание конфликтов между родителями, а также самопожертвование одного из них или даже обоих «во имя детей» создают почву лишь для созревания в ребенке внутренних, психических конфликтов, в общем и целом характерных для развода. Конфликты эти не менее опасны, чем последствия самого развода. Если родители хотят помочь детям справиться с их переживаниями развода и предоставить им возможность для благополучного дальнейшего развития, то прекращение неудачных отношений следует рассматривать как необходимое условие – также и с педагогической точки зрения.

Однако нельзя забывать, что если отношения между матерью и отцом все еще достаточно хорошие, то, конечно же, такая семья в любом случае остается оптимальным условием для благополучного психического развития детей. Даже если сравнить ее с теми удачными условиями развода, когда ребенку предоставлено все необходимое (например, тесные отношения с живущим теперь отдельно отцом). Об этом я – с известной теоретической осторожностью – уже писал в первой книге. Там я достаточно подробно описал структурные особенности сепаратных отношений, характерных для разведенных семей и семей с одним родителем [79].

Сейчас мне хочется вернуться к этой, весьма значительной теме. Конечно, знание о том, что хорошо функционирующая семья предоставляет детям наилучшие условия для их благополучного развития, практически мало что может принести матери или отцу, стоящим перед обломками своей любви. Но такое знание может оказать существенную помощь другим мужчинам и женщинам, находящимся в иных жизненных ситуациях, например, решающих, производить ли им на свет ребенка. Прежде чем это сделать, им следовало бы ответить себе, например, на такой вопрос: имею ли я право взять на себя ответственность за (еще не рожденного) ребенка, если мне, в общем-то, уже сейчас ясно, что я не смогу жить с этим мужчиной (женщиной)?

Если мужчина и женщина любят друг друга и желают иметь детей, даже тогда целесообразно было бы подождать два-три года, чтобы убедиться в том, что они подходят друг другу и смогут долгие годы прожить вместе.

Имеет ли право женщина, находящаяся, что называется, в «критическом возрасте», исполнить свое (скорее всего чувственное) желание иметь ребенка, если у нее нет надежных и перспективных отношений с партнером?

Конечно, «право» как таковое она имеет. Но не придется ли ей потом, на протяжении всей жизни расплачиваться чувством вины, поскольку, дав жизнь ребенку, она одновременно лишила его шансов благополучного развития? Мне в моей практике постоянно приходится сталкиваться с людьми, испытывающими это чувство вины, выражающееся в угрызениях совести или, что еще хуже, в идеологизации собственной жизненной формы.

Само собой разумеется, что историю нельзя переделать. Развод родителей не может не оставить следов в психическом развитии ребенка. Но если развод – что в определенных условиях все же возможно – в состоянии принести известную пользу, то есть если он хотя бы частично компенсирует тот урон, который был нанесен ребенку постоянными семейными ссорами, если я могу сказать себе: «Конечно, наша жизненная ситуация нелегка для ребенка, но теперь у него появятся и новые шансы...», то, может быть, исчезнет и мое чувство вины перед ребенком за мои несложившиеся супружеские отношения. Это же можно сказать и в тех случаях, когда из религиозных, этических или эмоциональных соображений прерывание нежелательной беременности оказалось невозможным, несмотря на то что родители наперед знали, что не смогут дать ребенку защищенности «настоящей» семьи.

Итак, здесь мы имеем дело не с теоретическим, а в высшей степени с практическим, жизненно важным вопросом. И тем удивительнее то, что по этому вопросу нет ни одного эмпирического исследования [80]. Хотя кое-где мы все же находим редкие указания на «позитивные последствия развода», как например, на то, что некоторые дети, не успевавшие в школе из-за постоянных семейных ссор, после развода снова стали хорошо учиться; или что дети разведенных родителей или одиноких матерей в принципе самостоятельнее других детей и т. п. Но все это описания лишь внешних реакций, отражающие систему ценностей, существующую в школе или в семье. Педагогически важный вопрос, что все это означает для будущего жизненного счастья, остается при этом открытым.

Знание, основанное на психоаналитическом опыте, – притом знание далеко не новое, а уже давно являющееся составной частью золотого запаса психоанализа, – вдохновило меня на попытку теоретического исследования вопроса о возможных позитивных последствиях развода. Мы знаем, что невротическое страдание, заставляющее обращаться к психотерапевтическому лечению, происходит в результате защиты против внутрипсихических конфликтов. Но в то же время защита против психических конфликтов находит свое выражение не только в болезненных симптомах – часто из нее рождаются и психические приобретения, которые не только не мешают, а часто даже обогащают личность или жизнь субъекта.

Конрад явился на свет, когда его мать внутренне еще не была готова к материнству. Ему не было и месяца, как его отослали к родственникам в деревню. Так началась его одиссея – через четыре семьи, пока, через два года, родители снова не взяли его к себе. Отсутствие непрерывных отношений и постоянной привязанности сделало из мальчика мечтателя и совершенно не приспособленного к жизни человека, который жил, скорее, в своих мечтах, чем в реальности. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, он заболел тяжелой депрессией. Ему понадобилось двенадцать лет психоанализа, чтобы победить свой внутренний «паралич», свои страхи за жизнь и свое чувство беспомощности. То обстоятельство, что в раннем детстве за ним ухаживало большое количество постоянно сменяющихся семей и людей, для которых он не был средоточием любви, а скорее его рассматривали как обузу, вынудило его развить в себе определенные стратегии выживания. Чтобы добиваться желанного и получать от жизни свои радости, Конрад стал развивать в себе чувствительность к людям, к их слабостям, реакциям, тщеславию, что помогало ему различными способами «соблазнять» людей, предвосхищая их ожидания. Эта способность пригодилась ему и в выборе профессии – впоследствии он стал психоаналитиком. И я не знаю ни одного другого коллеги, который с такой же быстротой умел бы определить центральную проблематику пациента.