Григорий Дьяченко - Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

– Не плачь, мать! Ты мне дала счастье выше того, которое на земле, даже выше любви, ты небо мне открыла. Мне дано вернуться сюда без страданий, без горя, ради твоей жертвы. Мать, не плачь! Я всегда около тебя. Ты впала в добродетельную ошибку, задумав изгнать страдания с лица земли. Эту ошибку нужно было тебе искупить в горести и слезах. Мир такой, как пожелал его Господь: рудник, пещера, горнило, быстрый переход от одного мимолетного бытия к другому, более высокому или более низкому, смотря по жизни нашей на земле. Потерпи, мать, еще немного: час твоего избавления близок, а я с тобой, со всей любовью, со всей моей силой. Ты можешь еще утешать других, потому что ты веришь в будущую жизнь, потому что ты уверена, что эта жизнь ожидает всех нас. Смерти не существует. Есть только возрождение, и, если б ты знала, о моя мать, как оно хорошо, ты с радостью ожидала бы его рассвета и ты никогда не плакала бы более. Надо, чтобы бедность существовала, и с ней неправда и война, так как это пути к очищению и к милосердию. Блаженны те, кто всеми силами своими приходит на помощь страждущим и добровольно жертвует всеми силами своими, жертвует всем, что имеет. Но из мира они не могут сделать Рая. Это им не дозволено.

В эту минуту королева проснулась, и с тех пор мир осенил ее душу. Она могла по-прежнему делать добро, утешать ближних, доставлять им радость, но она более не могла их исцелять. И она не просила себе этой силы.

Екатерина Великая была среднего роста, стройна, пленительной красоты, следы которой не истребились до самой ее кончины. В глубоких ее глазах изображались скромность, доброта и спокойствие духа. Она говорила тихо, и приятная улыбка ее обвораживала всех. Как ни старалась она скрывать свой сан, но необыкновенно величественный вид ее вселял уважение во всяком; не видавший ее никогда признал бы в ней императрицу и среди толпы. Знаменитые иностранцы говорили об этой Государыне, что она рождена быть владычицей народов.

Екатерина была нрава спокойного, веселого, но иногда и вспыльчивого.

Оплошность, медлительность, недогадливость служителей она извиняла снисходительно, а при необходимости упрекала с кротостью, как мать, поучающая своих детей. Приветливость, ободрение, доставление какого-нибудь удовольствия входили в ее правила. Она обладала превосходным искусством давать оттенки всякой своей речи, всякому своему движению и даже взгляду.

Она кланялась, принимала вельмож неодинаково – по достоинствам, летам и заслугам.

Екатерина пробуждалась всегда в шесть часов и не требовала себе никакой прислуги. Сама обуется, оденется, зажжет свечу, затопит камин, и, тогда как почти все люди во дворце спят еще, императрица уже исполняла свои обязанности. До такой степени она дорожила спокойствием последнего из своих подданных.

Однажды, во время такого уединения, когда пылал огонь в камине, когда всё вокруг нее безмолвствовало, раздался дикий голос:

– Потушите скорее огонь!

Изумленная императрица спросила:

– Кто так кричит?

– Я, – отозвался сквозь пустоту камина трубочист, – я чищу трубу: погасите скорее, мне горячо.

Императрица принесла кружку воды, залила дрова и, узнав, что труба от самого верха была прямая, приказала ее исправить.

После того как Екатерина одевалась, она пила кофе. Затем садилась за дела и занималась до девяти часов. В это время являлись к ней разные вельможи с бумагами.

Екатерина была для домашних своих не повелительницей, а нежнейшей матерью; Государыня обходилась с ними кротко, вежливо, извиняла их недостатки, входила в их положение, доставляла им разные удовольствия, дорожила ими. Однажды она захотела пить и, зная, что дневальный камердинер (слуга) в это время, по обыкновению своему, дремлет, несколько раз осторожно отворяла дверь и всякий раз без успеха возвращалась к своим креслам.

Прошло более получаса; наконец она позвонила; выспавшийся камердинер принес ей воды, и тогда императрица объявила ему, что его дремота долго мучила ее жаждой.

Екатерина садилась за обед в два часа. За столом находилось всегда восемь или десять особ. Обходились просто, говорили свободно. Рассуждали иногда о европейских новостях, о поступивших в свет сочинениях, о смешных приключениях, причем не позволялось обидных слов насчет другого: Екатерина не терпела злословия. Гости видели в ней ласковую, добрую хозяйку, а не императрицу, и время, проведенное с ней, оставалось у всех надолго в памяти. Она дорожила самолюбием каждого; обращала внимание на его рассуждения, соображая, что кто доволен собой, тот доволен и ею. Природа наделила Екатерину превосходным искусством восхищать взоры, душу и сердце.

После обеда, выпив чашку кофе, Екатерина уходила в свой кабинет, садилась за рукоделие, вязала на длинных спицах из шерсти одеяла, фуфайки, а начальник воспитательных заведений Иван Иванович Бецкой читал ей книги. Ужинов, кроме праздничных дней, не было. В десять часов она удалялась, ложилась в постель, пила кипяченую воду и спокойно засыпала. Императрица исполняла с точностью все уставы веры, слушала в воскресные и праздничные дни заутрени, обедни, соблюдала посты и собою подавала пример в благочестии.

Марья Ивановна [54] Дочь капитана Миронова, убитого мятежниками во время пугачевского бунта, приехавшая в Петербург просить за своего жениха Гринева, заподозренного в измене. , узнав, что Двор находился в то время в Царском Селе, решилась тут остановиться. Ей отвели уголок за перегородкой. Жена смотрителя тотчас с ней разговорилась, объявила, что она племянница придворного истопника, и рассказала, в котором часу Государыня обыкновенно просыпалась, кушала кофей, прогуливалась. Марья Ивановна слушала ее со вниманием.

На другой день рано утром Марья Ивановна проснулась, оделась и тихонько пошла в сад. Утро было прекрасное, солнце освещало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием осени. Широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Румянцева. Вдруг белая собачка английской породы залаяла и побежала ей навстречу; Марья Ивановна испугалась и остановилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос:

– Не бойтесь, она не укусит.

И Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке противу памятника. Марья Ивановна села на другом конце скамейки. Дама пристально на нее смотрела; а Марья Ивановна, со своей стороны бросив несколько косвенных взглядов, успела рассмотреть ее с ног до головы. Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую. Дама первая прервала молчание.