Григорий Дьяченко - Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Она приказала немедленно подать карету, взяла с собой доктора, поехала в больницу и присутствовала при операции.

Императрица Мария Феодоровна входила во все малейшие подробности воспитания детей во многих заведениях, вверенных ее попечению. Она заботилась даже об удовольствиях своих питомцев: посылала им лакомства, доставляла различные развлечения.

Один мальчик принужден был долго лежать в постели по болезни; императрица приказала ежедневно доносить ей о состоянии его здоровья и снабжала его картинками, карандашами и разными безделушками.

Все воспитанники института при воспитательном доме во всю свою жизнь пользовались покровительством этого заведения и могли возвращаться туда, когда были недовольны своими местами в частных домах. Всё было продумано нежным сердцем императрицы. И приезд ее в институт был настоящим праздником: дети с радостными лицами бросались к ней.

Однажды тайный советник Муханов, сопровождавший Государыню при одном из ее посещений воспитательного дома, выразил удивление, что она нежно целует ручки и ножки несчастных подкидышей, осматривает белье на кормилицах и тому подобное.

– Ох, – отвечала она, – все эти брошенные дети теперь мои и во мне должны находить попечение, которого лишены.

Испокон веку народ говорит: «Жена добрая, домовитая во сто крат ценнее золота, не в пример дороже камня самоцветного». Правдиво это русское известное слово: правду его Иван Григорьевич на себе сознал. Хозяйка у него молодая, всего двадцати двух лет, но такое сокровище, что дай Бог всякому доброму человеку. Свежая, здоровая, из себя пригожая, Аграфена Петровна вот уже пятый год живет за ним замужем и, хоть Иван Григорьевич больше чем вдвое старше ее, любит седого мужа всей душой, день и ночь благодаря Создателя за счастливую долю, посланную ей.

Тихо и мирно проходила жизнь этой любящей и всеми любимой женщины. Всегда спокойная, никогда ничем не возмущаемая, красным солнцем сияла она в мужнином доме, и куда в люди ни показывалась – везде ей были рады, как светлому гостю небесному. Куда ни войдет – всюду несет с собой мир, лад, согласие и веселье. При ней и мрачные старики, угрюмо на постылый свет глядевшие, молодели и, будто сбросив десяток годов с плеч долой, становились мягче, добрей и приветливей. Никогда не слышно было при ней пересудов, ни злых попреков, ни лихих перекоров. Как достигла Аграфена Петровна такого влияния на всех своих знакомых – сама не знала и другие не ведали. Как-то само собой вышло; а когда началось и с чего началось, никто бы не сумел дать и ответа.

Самый вздорный человек, самый охочий до ссор и брани, стихал на глазах кроткой разумницы и потом сам на стороне говорил, что при Аграфене Петровне вздорить никак не приходится. Росла она круглой сиротой, но святой Божий покров всегда был над ней. За молитвы, видно, родительские не довелось Груне изведать горечи и тяготы, неразлучных с сиротской долей. С младенческой колыбели до брачного венца никогда почти не знавала она ни бед, ни печалей, а приняв венец, рай в мужнин дом внесла и царила в нем. Почти не знала она бед и печалей, но не совсем же они были ей неведомы. Без горя, без печали человеку века не изжить. И над Груней, еще девочкой, внезапно грозой разразилась беда тяжелая, и пришлась бы она ребенку не под силу, если б не нашлось добрых людей, что с любовью отвели грозу и наполнили мирным счастьем душу девочки.

Отец ее достатки имел хорошие и жил душа в душу с молодой женой, утешаясь, не нарадуясь на подраставшую Груню. Дети у них не жили, поэтому крепко любили родители белокурую дочку свою. Поехали отец с матерью в Нижний на ярмарку – там у них в Щепяном ряду, на Песках, лавка была; взяли они с собой и маленькую дочку. Год был тяжелый: холера на ярмарке губила народ. У Грунина отца в день двое молодцов заболело, свезли их в больницу, там они и померли. Прошел день, другой. Разом у Груни отец с матерью заболели, и их свезли также в больницу. Одна-одинешенька осталась в лавке Груня. Урвавшись как-то от соседних торговцев, Христа ради приглядывавших за маленькой девочкой, она, не пивши, не евши, целый день бродила по незнакомому городу, отыскивая больницу; наконец, выбившись из сил, заночевала в кустах волжского откоса.

Поутру, чуть еще брезжило, голодная девочка уже стояла у ворот Мартыновской больницы. Девочку гнали прочь от больничных ворот и сказали, что ни тятьки, ни мамки у нее больше нет, что до свету обоих на кладбище снесли. Но Груня прочь от больницы не шла.

Тогда взглянул Господь на сироту милосердным оком и послал к ней доброго человека.

Проведал один ярмарочный торговец из-за Волги, что в Щепяном ряду выморочная (пустая) лавка явилась и в ней один-одинешенек малый ребенок остался. Бросил свое дело добрый человек и пустился на розыски. Отыскал он Груню у ворот больницы и взял сиротинку в дом свой. Вспоил, вскормил ее и воспитал наравне с родными дочерями, ни на волос их от богоданной дочки не отличая. Этого доброго человека звали Потап Максимыч Чапурин.

Только что Груня заневестилась, стал Потап Максимыч присматривать хорошего, степенного человека, на руки которого без страха за судьбу, без опасения за долю счастливую можно бы было отдать богоданную дочку.

На ту пору овдовел Иван Григорьевич. Покинула его жена, оставив троих деток, мал мала меньше. Бедовое время настало: известно, вдовец деткам не отец, сам круглый сирота. Беда, горе великое малым детям остаться без матери, пуще беды, чем пчелкам без матки. Понимал это горемычный Иван Григорьевич, и тоской разрывалось сердце его, когда глядел на сироток.

Заехал раз Иван Григорьевич к Потапу Максимовичу размыкать тоску свою в совестной беседе с другом изведанным. Пора была вечерняя. В передней горнице вся семья Потапа Максимовича за чаем сидела.

– Вот и живу я, кумушка, ровно покойник, – говорил Иван Григорьевич Аксинье Захаровне. – Один как перст. Слова не с кем перемолвить, умрешь – поплакать некому, помянуть некому.

– Что ты, батька, – возразила Аксинья Захаровна, – детки по родительской душе помянники.

– Что детки? Малы они, кумушка, еще неразумны, – отвечал Иван Григорьевич. – Пропащи они детки без матери!.. Нестройно, неукладно в дому у меня. Не глядел бы… Да что дом? Пропадай он совсем! Не дом крушит меня – сироты мои бедные. Как расти им без матери! Ни приласкать, ни приголубить… Призору нет: приедешь из города али с мельницы: дети неумыты, нечесаны, грязные, оборванные. При покойнице разве водилось так? Недавно проведал: без меня иной раз голодными спать ложатся. Горькое житье мое, кумушка! – И, склонив голову на руку, тяжким вздохом вздохнул Иван Григорьевич. Слезы в глазах его засверкали.