Григорий Дьяченко - Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Пристально глядела на плачущего вдовца Груня. Жаль ей стало сироток. Вспомнила, как сама, голодная, бродила она по чужому городу.

Долго толковали про бедовую участь Ивана Григорьевича; он уехал; Аксинья Захаровна по хозяйству вышла зачем-то. Груня стояла у окна и задумчиво обрывала поблекшие листья розанели. На глазах у нее стояли слезы. Потап Максимыч заметил их, подошел к Груне и спросил ласково:

– Что ты, дочка моя милая?

Взглянула дочка на названого отца, и слезы хлынули из очей ее.

– Что ты, что с тобой, Грунюшка? – спрашивал ее Потап Максимыч. – О чем это ты?

– Сироток жалко мне, тятя, – трепетным голосом ответила девушка, припав к плечу названого родителя. – Сама сирота, разумею… Пошлет ли Господь им родную мать, как мне послал? Голубчик, тятенька, жалко мне.

Молчал Потап Максимыч, глядя с любовью на Груню; она продолжала:

– Сама сиротой я была. Недолго была по твоей любви да по милости, а всё же я помню, каково мне было тогда, какова есть сиротская доля. Бог тебя мне послал да маменьку, оттого и не познала я горя сиротского. А помню, каково было мне бродить по городу. Ничем мне не заплатить за твою любовь, тятя, одно только вот перед Богом тебе говорю: люблю тебя и маменьку, как родных отца с матерью.

– Полно, полно, приветная, полно! – говорил растроганный Потап Максимыч, лаская девушку. – Чего ж нам еще от тебя? Любовью своей сторицей нам платишь. Ты нам счастье в дом принесла… Не мы тебе – ты добро нам сделала.

– Тятя, тятя, не говори… Не воздать мне за ваши милости. А если уж вам не воздать, Богу-то как воздать?

Припала Груня к груди Потапа Максимыча и зарыдала.

– Добрыми делами, Груня, воздашь, – сказал Потап Максимыч, гладя по головке девушку.

– Слушай, тятя, что я скажу, – быстро подняв голову, молвила Груня с твердостью, – как ты меня призрел, так и мне сирот призирать. Этим только и могу я Богу воздать… Как ты думаешь, тятя? А?

– Ты это хорошо сказала, Груня, – молвил Потап Максимыч, – по-Божески.

– Жаль мне сироток Ивана Григорьевича, – сказала Груня. – Я бы, кажись, была бы им матерью, какую он ищет.

– Как же так? – едва веря ушам своим, спросил Потап Максимыч. – Нешто пойдешь за старика?

– Пойду, тятя, – твердо сказала Груня. – Он добрый. Да мне не он… Мне бы только сироток призреть.

– Да ведь он старый, тебе не ровня, – молвил Чапурин.

– Стар ли он, молод ли – по мне всё равно, – отвечала Груня. – Не за него, ради бедных сирот…

– Ах ты, Грунюшка, моя Грунюшка! – сказал глубоко растроганный Потап Максимыч, обнимая девушку и нежно целуя ее. – Ангельская твоя душенька. Отец твой с матерью теперь взыграли на небесах. И если согрешили чем перед Господом, искупила ты грехи родительские. Чистая, святая твоя душенька!

Богоданная дочка и названый отец крепко обнялись.

На другой день, прямо поутру, Потап Максимыч собрался наскоро и поехал в Вихорево.

– Невеста на примете, – говорил он, входя в дом Ивана Григорьевича.

– Какая тут невеста! – с досадой отозвался Иван Григорьевич. – Где ты ее за ночь-то выкопал?

– Да хоть наша Груня, – молвил Потап Максимыч.

– С ума ты спятил, – отвечал Иван Григорьевич. – Хоть бы делом что сказал, а то на-тко поди!

– Делом и говорю.

– Да подумай ты, голова, у нас с тобой бороды седые, а она еще ребенок. Охота ей за старика на детей идти!

– А как согласна будет – женишься? – спросил Потап Максимыч.

– Пустячное дело, кум, говоришь, – отвечал Иван Григорьевич. – Охотой не пойдет, силой взять не желаю.

– Ну, так слушай же, что было у меня с ней оговорено вечор, как ты из Осиповки уехал.

И рассказал Потап Максимыч Ивану Григорьевичу разговор свой с Груней. Во время рассказа Иван Григорьевич больше и больше склонял голову, и, когда Потап Максимыч кончил, он встал и, смотря плачущими слезами на иконы, перекрестился и сделал земной поклон.

– Голубушка! – сказал он. – Святая душа! Ангел Господень!..

На другой день были смотрины, но не такие, как бывают обыкновенно. Никто из посторонних тут не был, и свахи не было, а жених, увидав невесту, поступил не по старому, не по дедовскому обряду.

Как увидел он Груню, в землю ей поклонился и, дав волю слезам, говорил, рыдая:

– Матушка! Святая душа! Аграфена Петровна! Будь матерью моим сиротам!..

– Буду, – тихо с улыбкой промолвила Груня. Через две недели обвенчали Груню с Иваном Григорьевичем.

Растит Груня чужих детей, растит и своих: два уж у нее ребеночка. И никакой меж детьми розни не делает, пасынка с падчерицами любит не меньше родных детей. А хозяйка какая вышла – просто на удивление!

И прошла слава по Заволжью про молодую жену вихоревского тысячника. Добрая слава, хорошая слава. Дай Бог всякому такой славы, доброй по людям молвы.

В 1889 году умерла графиня Анна Григорьевна Толстая. Будучи знатного рода, имея связи с высшим современным обществом, она была всегда глубоко верующей в душе, всегда благоговейно настроенной в жизни. Религия проникала всю ее жизнь и всю ее деятельность. С любовью относилась она ко всем обрядам церковным, любила благоговейное служение в церкви и заботилась о благолепии храмов Божиих, щедро жертвуя на украшение их всем, кто бы к ней ни обращался. Ежедневно, особенно в последние годы, она посещала церковь и часто наперед читала Апостол или Евангелие, чтобы с большим вниманием слушать в церкви; не только строго соблюдала все посты, но во все посты считала долгом говеть и причащаться Святых Таин. Во время же своей болезни она особенно часто приобщалась Святых Таин и в Таинстве елеосвящения искала себе врачевания от недугов душевных и телесных.

Отличаясь искренней любовью к Богу и Святой Церкви с ее постановлениями, графиня, естественно, всегда оказывала глубокое уважение не только архипастырям, но и пастырям Церкви; почитала для себя великой честью, когда архипастыри посещали ее, и оказывала большое внимание пастырям Церкви. Она всегда принимала благословение от пастырей и другим делала замечания, если они не исполняли этого христианского обычая. Не только сама никогда не позволяла себе говорить что-либо дурное о пастырях Церкви, но и других увещевала относиться к ним с уважением как к слугам Христовым и строителям Таин Божиих. Свою любовь к пастырям она выразила особенно в том, что основала приют для престарелого духовенства и завещала свой дом, в котором жила, для другого такого же приюта и даже оставила значительные средства на его содержание.

При глубоком благочестии и любви к пастырям Церкви особенно она отличалась необыкновенной благотворительностью. Эта ее добродетель известна во всех концах Первопрестольной, и многие из нуждающихся отовсюду шли к ней за помощью, и она никому не отказывала. Многие даже и из знатных, но бедных получали от нее значительную ежемесячную помощь, не говоря о частых ежедневных подаяниях нищим и убогим. Любящее сердце ее не могло оставаться хладнокровным к нуждающимся, и она всегда была первой жертвовательницей на разные богоугодные учреждения. Кроме того, от ее щедрот устроены в Нижегородской губернии обширный приют и училище для сирот. Она оказывала значительную помощь приходскому в Москве попечительству о бедных. И всё это она делала не из тщеславия, она даже не любила, когда ее благодарили за оказанную помощь, – нет, это она делала единственно из своей великой любви ко всем бедным и несчастным, и притом делала тайно, так чтобы правая рука ее, по заповеди Спасителя, не знала, что делала левая.