Григорий Дьяченко - Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Видя, что свекровь их умерла, они одели тело усопшей и положили его на стол, а на третий день положили в гроб и собрались уже везти ее в церковь, как вдруг лицо ее оживилось, она открыла глаза, откинула руку и перекрестилась. Семейство испугалось и бросилось в печной угол. Спустя некоторое время ожившая сказала тихим голосом: «Дети! Не бойтесь, я жива»; и потом поднялась, села и при помощи окружающих встала из гроба.

– Успокойтесь, дети, – говорила она, – вы испугались, почитали меня мертвой? Нет, мне назначено еще немного пожить. Бог, по благости Своей, желает спасения всякому и, таинственными судьбами руководя нас к блаженству, так всё устрояет, чтобы и самая смерть, и возвращение к жизни служили многим на пользу.

Что было с ней, когда считали ее умершей, – об этом она почти ничего не говорила; только со слезами увещевала детей своих жить благочестиво и удаляться от всякого греха, утверждая, что великое блаженство ожидает праведных на небе и ужасны мучения нечестивых в аду. После этого она продолжала свою труженическую жизнь еще шесть недель, умиленно устремляя мысленный взор свой в страну небесного отечества, и наконец переселилась в небесные кровы.

В журнале «Воскресенье» напечатан рассказ женщины-врача о самоотверженном подвиге жены одного железнодорожного мастера, по имени Настасья, за каковой подвиг она получила золотую медаль. Вот как об этом рассказывала сама Настасья. – Это было в прошлое лето, вскоре после Ильина дня. Мужу нужно было ехать по службе. Я накормила его обедом и, когда он сел с рабочими на дрезину (передвигающийся по рельсам экипаж) и уехал, вздумала на село сходить по своим делам. Взяла я с собой детей, заперла дом и отправилась. День-то был такой ясный, хоть бы тебе облачко; только уж пáрило больно.

На селе-то я и засиделась. Зашла к матушке, а она у нас такая ласковая, разговорчивая, да мы с ней к тому же и знакомство ведем; без чаю не отпустила, а там поговорили немного – и не заметили, как время-то прошло. Стала я собираться домой, простилась. Вышла на крыльцо: глядь, туча находит, да такая грозная, страшная. Всё-таки я пошла не робея. Вася уснул у меня на руках, а Таня ухватилась за мое платье и улепетывает за мной, а сама всё болтает, разговаривает. Вдруг как грянет над нами гром! Мать сыра земля застонала… Я с ребенком и Таня – так мы все и рухнули на землю. И почудилось мне тогда, будто все деревья под корень повалило, – такой ужасный треск по лесу пошел.

Опомнилась я чуточку, вижу: все мы в воде лежим. Вася раскричался благим матом… Встали мы с Таней. Ливень идет такой, что и под деревом укрыться нельзя, и укрываться было незачем – промокли мы все до костей. Подумала я тут, что уж лучше скорей домой бежать, укрыться от беды.

Спускаемся мы это так, глядь – а с этой стороны насыпи по низине вода разлилась и уж поднялась в иных местах вровень с насыпью; трубу каменную, через которую вода должна была стекать, вижу – совсем затопило. Стали мы забирать левее, где насыпь была выше, добежали до насыпи, взобрались на нее, смотрим: уж и с другой стороны вода низину затопляет и уж к самой нашей казарме подступает. Побежали мы по полотну; чем ближе к переезду, тем выше вода с одной стороны полотна становится, а в иных местах и до шпал добралась, вижу: насыпь размывает. Потом уже насыпь совсем под водой скрылась. Сошла я с насыпи и побежала к дому; он уже был водою окружен, пришлось прямо по воде идти.

Добежали мы; отперла я дверь, достала из сундука сухие рубашки, переодела детей, хотела было и сама переодеться – глядь, а вода уж снизу из-под половиц начала выступать. Бросилась я тогда из сундука, где белье и платье лежало, выбирать и класть повыше, чтобы не подмочило; но всего еще не успела выбрать, как вода в комнате по щиколотку поднялась. Посадила я детей на подоконники. Вижу, смеркаться начинает. Дождь, слышу, утих. Дай, думаю я, поскорее переодеться, заберу ребят да и уберусь отсюда подобру-поздорову, пока ночь совсем не наступила.

Вдруг я услышала вдали свисток и догадалась, что это пассажирский поезд: он всегда мимо нас в этот час проходил. Вспомнила я, что насыпь-то теперь размыта, отворила дверь и начала кричать сторожу, но никто мне не отозвался. Подумала я только, что ведь это поезд-то перед выемкою свистел, что от нас до этой выемки, если прямо, версты три будет, а если по линии, так и все семь наберется, потому что линия поворачивала к нам от выемки большим закруглением.

И тут меня словно подтолкнул кто. Вбежала я в комнату, схватила красный фонарь, зажгла его, пересадила детей на стол, в угол, под образа – стол был выше подоконников – и приказала дочери:

– Сиди, Таня, держи крепче Васю и не урони! Сиди до тех пор, пока я приду.

Попался мне под руки ухват, я его и захватила с собой вместо палки. Выбежала я на улицу и полетела по ней. Вода уже везде лилась через полотно и доставала мне чуть не до колен, а в иных местах, где полотно размыло, я и по пояс ныряла и только всё поднимала фонарь, боясь, как бы его не залило водой. Но в одном месте полотно размыло так глубоко, что, не догадайся я взять ухвата, наверняка бы тут и сама утонула. Вода бурлила в промоине, словно речка в половодье; померила я глубину – весь ухват ушел, и до дна не достала. Эх, думаю, неужто Бог не пронесет?

Недалеко мне оставалось уж добежать до подъема, где дорога не должна быть залита. Пощупала я ухватом под водой рельсы и шпалы: вижу, они не опустились. Сотворила я крестное знамение и стала через промоину по шпалам переходить. Тут-то мой ухват мне всего больше пригодился. Перебралась я благополучно и побежала дальше. Вот, вот уже недалеко, думаю…

Вдруг поезд из-за поворота показался. Тут уже я и ухват бросила и побежала, ничего не разбирая, ему навстречу, а сама всё фонарем машу. Слышу – частые свистки раздались; у меня на сердце сразу полегчало, приостановилась я и перевела дух. Вот, вижу, и поезд остановился. Когда я подошла туда, там уже много пассажиров повышли, окружили меня и стали было расспрашивать, но тут только я вспомнила о детях и закричала не своим голосом:

– А дети, дети мои! Их там зальет водой!

И бросилась было бежать назад; но меня удержали. Сейчас же кондуктора и несколько человек из пассажиров с фонарями отправились к будке, а меня ввели в вагон. Помню я, что вся храбрость моя куда-то пропала и силушки не стало; опустилась я на диван, вся разбитая, изломанная, словно больная, и начала плакать, как малый ребенок. Меня окружили барыни, сняли с меня мокрое, окутали чем-то сухим и всё уговаривали меня, успокаивали, а некоторые и сами плакали.

Не знаю, сколько времени прошло, смотрю: отворяется дверь, несут моего Васю и Таню ведут. Сразу вся тяжесть и горе тогда с сердца свалились. Схватила я на руки мальчика, а Таня сама впилась в меня… Заласкали тогда совсем моих детей барыни, – окончила рассказ Настасья, – сколько им конфет, денег и разных подарков надавали, пока поезд назад к станции двигался…