Григорий Дьяченко - Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Обладая прекрасными литературными способностями, она посвятила свой писательский талант исключительно на пользу Святой Православной Церкви, причем истинно христианское настроение почившей руководило ею и в ее литературных трудах. Она обогатила церковно-историческую литературу, вообще у нас не особенно богатую, своими произведениями. Ее перу принадлежат «Рассказы для детей о земной жизни Спасителя», «Подвиги и чудеса святых апостолов», «Избранные жития святых». Особенно замечательными являются ее «Рассказы из истории Церкви» – всеобщей и Русской, – написанные для русского юного поколения в простой, но изящной, увлекательной форме. Рассказы эти отличаются истинно церковным духом и оставляют в душе читателя назидательное впечатление от изображения церковно-исторических событий и деятелей, прошедших почти по двухтысячелетнему поприщу Церкви Божией. Книги ее легко усваиваются, производя на ум читающего твердое убеждение в непоколебимости вселенской истины Православия и воспламеняя в сердце любовь и благоговение к великим историческим церковным деятелям. Можно сказать, что книги ее «Рассказов» – самый лучший для нее надгробный памятник.

В деревне Медвежий Угол к концу жнитво подходит. Крестьянки наперегонки друг перед другом торопятся кончить работу.

Одна, помоложе и попроворнее других, дожала свою полосу всех раньше, перекрестилась и пошла помогать соседке, которая от нее немного поотстала. Вдвоем они скоро дожали, и обе переходят к третьей, потом, уже втроем, – к четвертой, к пятой. У последней, хворой бабы, которая всех больше отстала, собирается уже целая «помочь».

Этот добрый обычай ведется в Медвежьем Углу по завету прадедов и дедов и ненарушимо всеми хранится.

При императоре римском Валенте, последователе еретика Ария, было множество православных христиан в городе Едессе в Месопотамии. Император, жестокий враг православных, приказал запереть и запечатать у них все храмы. Но верные дети Церкви по воскресным дням собирались за городом и там совершали свое богослужение. Император, наученный еретиками, приказал умертвить всех православных, которые соберутся за город и будут совершать богослужение. Городской префект (начальник) Модест тайно уведомил православных о предстоящей им опасности, советуя им не делать никаких собраний. В следующий воскресный день, к крайнему удивлению Модеста, собрание православных было так многочисленно, как никогда еще не бывало. Префект получил приказ немедленно отправиться туда с войском, чтобы предать смерти мужественных исповедников веры православной. Проходя по городу, он увидел бедную женщину, которая, держа на руках малолетнего сына, с поспешностью выбежала из дома, оставив незапертыми двери, и торопливо пробегала ряды воинов. Модест приказал остановить ее.

– Куда ты бежишь так поспешно? – спросил ее префект.

– Бегу туда, – отвечала женщина, – где собрались православные.

– Разве ты не знаешь, что я послан предать смерти всех, кого застигну там?

– Знаю, – сказала женщина, – для того-то я и спешу, чтобы не упустить случая потерпеть мученичество.

– На что же несешь с собой малолетнего сына? – Чтобы и он был участником того же блаженства, – отвечала мужественная христианка и с поспешностью побежала вперед.

Модест, пораженный таким мужеством, тотчас возвратился во дворец и убедил императора отменить свой жестокий приказ.

Лизу сперва испугало серьезное и строгое лицо няни, но она скоро привыкла к ней и крепко ее полюбила. Агафья с ней не расставалась. Странно было видеть их вдвоем. Бывало, Агафья, вся в черном, с темным платком на голове, с похудевшим лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее на маленьком креслице сидит Лиза и трудится также над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, чтó рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие Пречистой Девы, жития отшельников, угодников Божиих, святых мучеников и мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях; как спасались, голод терпели и нужду; сильных не боялись; Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали. Агафья говорила так важно и смиренно, точно она сама чувствовала, что не ей произносить такие высокие и святые слова. Иногда она будила Лизу рано на заре, торопливо ее одевала и уводила тайком к заутрене; Лиза шла за ней на цыпочках, едва дыша; холод и полусвет утра, свежесть и пустота церкви, осторожное возвращение в дом, в постельку, – всё это потрясало девочку. Агафья никогда никого не осуждала и Лизу не бранила за шалости. Когда она бывала чем-нибудь недовольна, она только молчала, и Лиза понимала это молчание.

Люблю я старинные семейные иконы! Сколько слышали они молитв, сколько видели слез, переходя из рода в род; сколько раз умирающие родители передавали их детям с последним благословением, и часто к этим живым воспоминаниям предков относятся трогательные предания. Есть и у меня икона, перед которой я молилась еще ребенком, – икона Иоанна Воина. Угодник Божий стоит с копием в руке, и темный его лик резко отделяется от позолоченной ризы. Нам внушали с детства особое уважение к этому изображению воина Христова и рассказывали не раз, по какому случаю оно было написано.

Г-н Норов, один из родственников моего дедушки, Александра Борисовича Новикова, обещался соорудить церковь и в продолжение многих лет откладывал на ее постройку часть своих доходов. Многочисленная родня Норова смотрела на его обет как на общее дело, и каждый жертвовал свой посильный вклад на церковь. Наконец необходимая сумма была пополнена, и Норов уже собирался приступить с помощью Божией к благому делу. Деньги его хранились в шкафчике, стоявшем в спальне жены. Никто не переступал через порог этой комнаты, кроме самих хозяев дома и доверенной женщины, которую звали Анной.

Всё родство готовилось к торжественной закладке храма. День был назначен, когда Норов, бледный и расстроенный, приехал к моему дедушке.

– У меня беда, Александр Борисович, – сказал он, входя, – украли вчера церковные-то деньги.

Дедушка всплеснул руками.

– И мы знаем вора, – продолжал Норов, – вообрази: наша Анна.

– Быть не может.

– И нам не верилось, да улики налицо. Ведь уж сам знаешь, что мы Анне все доверяли. Послал я ее вчера поутру вынуть бумаги из шкафчика и по этим бумагам сводил счета. Вечером я их проверил еще раз и хотел положить счетные книги в ящичек. Отпираю его и вижу: выдвинут немного ящик, где деньги лежали; глядь – а ящик-то пустой. У меня просто в глазах позеленело. Я сейчас за Анну принялся – ну, разумеется, знать, говорит, не знаю. А кто же мог, кроме нее? Рассуди ты сам. Она уверяет, что забыла запереть спальню, когда приносила поутру бумаги. Так как же, спрашиваю, она была заперта, когда я пришел вечером? Я, говорит, уже после обеда хватилась, что дверь-то не на ключе, тогда и заперла. Клянется, божится, а, как ни говори, кроме нее, некому.