Мартин Дьюгард - Убийство Иисуса. Расследование самого громкого преступления в истории

Весь город охвачен духовным подъемом – ведь все это множество иудеев сошлось вместе, чтобы отдать дань своей вере и воспеть хвалу своему Богу. Храмовые рабочие отремонтировали грязные городские улицы, привели их в порядок после зимних дождей. Кладбища и гробницы отмечены особыми знаками, чтобы никто из паломников случайно не осквернил себя, прикоснувшись к нечистому. Выкопаны колодцы, в которых можно совершить ритуальное очищение, прежде чем входить в Святой Город. В скалах высечены миквот (бассейны для очищения), в которые спускаются по каменным ступеням набожные пилигримы.

Сам Иисус также погружается в микву на последнем привале перед Иерусалимом. В стенах города встречают его сотни временных глиняных очагов, сложенных для того, чтобы каждый паломник мог приготовить себе пасхальный ужин из жертвенного ягненка, прежде чем сядет за Седер – праздничную трапезу. Со всех сторон слышит он блеяние овец: скот и пастухи, спустившиеся с холмов, запрудили узкие городские улочки. Он не слышит, но прекрасно представляет себе трубные звуки серебряных рогов и стройный хор левитов, эхом отдающийся сейчас во внутреннем дворе Храма, где приносят в жертву невинного пасхального агнца. Священник собирает кровь в золотой сосуд и разбрызгивает по алтарю, ягненка подвешивают на крюк и сдирают с него шкуру. Далее следуют молитвы благодарения, так называемые « Халлель » [33], и дворы Храма гудят от звучных возгласов: «Аллилуйя!»

Такова Пасха в Иерусалиме. Так проходит она с тех пор, как восстановлен Храм. Каждая Пасха уникальна, с каждой связаны особые личные истории, но ритуалы остаются неизменными.

Но сейчас, входя во Двор язычников, Иисус готовится предпринять смелое, даже революционное действо.

Эта Пасха будет непохожа на все прочие. Гневные слова, произнесенные Иисусом, навеки останутся в истории. Сжимая в кулаке веревочный бич, Иисус готовится исполнить свое служение.

В частично закрытых храмовых дворах стоит густая вонь скота и крови. Возле одной стены, под навесами, стоят рядком столы так называемых шульханим , то есть «менял». Перед этими пронырливыми людьми выстроилась длинная очередь гостей столицы, жаждущих обменять свои скудные богатства в звонкой римской монете. Дело в том, что римские деньги украшены изображениями живых существ – богов или императоров. Эти монеты необходимо поменять на шекели [34], стандартную иерусалимскую валюту. В соответствии с иудейским законом, запрещавшим скульптурные изображения людей, на шекелях изображаются растения и иные неодушевленные предметы. К шекелям или, как их еще называют, «деньгам храмового налога» многие паломники относятся неодобрительно: это единственная валюта, которой можно платить ежегодный налог или приобретать скот для ритуальных жертвоприношений, и Храм серьезно наживается на денежном обмене.

Менялы назначают несправедливый, но очень выгодный для себя курс обмена римских монет на шекели. Получают выгоду от этого жульничества и храмовые первосвященники. Во внутренних дворах Храма имеются сокровищницы, до краев полные шекелей и иноземных монет, которые каждый год оставляют здесь пилигримы. Нередко Храм одалживает эти деньги – как правило, крестьянам, которые не могут заплатить налоги, – и при этом дерет безбожные проценты. В храмовых конторских книгах ведется тщательный учет задолженностей, и тем, кто не может заплатить, приходится туго: им грозит потерять и дом, и землю, и скот, а быть может, и самим попасть в долговое рабство или в число «нечистых». Трущобы Нижнего Иерусалима полны семей, изгнанных с собственной земли за то, что они не смогли вернуть долг Храму.

Так что Пасха – не просто праздник веры и благочестия; это еще и день прибыли. Каждый год Иерусалим посещают четыре миллиона иудеев. Большой доход получают хозяева лавок, трактиров и гостиниц, но самая серьезная выгода – от налогообложения и обмена валюты – принадлежит храмовым священникам и их хозяевам-римлянам. Еще больше становится прибыль, когда бедняки покупают ягненка или голубя, чтобы совершить обязательное жертвоприношение в Храме. Священник осматривает животное или птицу – и, если найдет на нем хоть малейшее пятно или порок, жертвоприношение будет объявлено нечистым и хозяину придется покупать другую жертву. Неудивительно, что люди молчаливо сжимают кулаки, когда ведут дела с храмовыми священниками. Многие втайне мечтают сжечь храмовые книги и разграбить сокровищницы. Пройдет каких-нибудь сорок лет – и сыны и дочери Израиля так и сделают.

Но в нынешнюю пасхальную неделю до этих событий еще далеко. Сейчас Иисус поднимается во Двор язычников и пробирается через толпу на открытую площадку.

До сих пор, со времени крещения и поста в пустыне, его служение не привлекало внимания. У Иисуса из Назарета нет армии. Нет золота. Нет меча. Нет даже «штаба» или какой-либо инфраструктуры для поддержки движения. До сих пор ничто в его поведении не говорило о гневе и бунте, о желании кому-то противостоять. Самое яркое его «публичное выступление» с момента крещения Иоанном произошло на свадьбе в галилейской деревне Кана, где был он вместе с матерью. Если Иисус и готовится начать революцию, открыв народу себя как Бога, – кроме него самого об этом пока никто не знает. Он еще не проповедовал перед толпой. Не бросал вызов ни Риму, ни храмовым первосвященникам. Кажется, ему это вовсе и не нужно.

Но сейчас, когда Иисус проходит мимо столов с высокими столбиками блестящих монет, когда видит, как стоят перед этими столами жители Галилеи, беспомощные в лапах жадных менял, как высокомерно наблюдают за ними первосвященники, – что-то в нем не выдержива-ет. Пасхальный ритуал обмена денег не изменился с тех пор, как он был ребенком, но сейчас Иисус впервые чувствует себя в силах и вправе сделать что-то с этим очевидным злом.

Обычно Назареянин не склонен к гневу и тем более к ярости. Напротив, в Иисусе ощущается необычайное спокойствие и безмятежность. Так что те, кто его знает, сейчас с тревогой следят за тем, как он идет к столам менял. В движениях Иисуса – сила, во взгляде – стальная решимость.

Столы сделаны из дерева. Поверхность их испещрена царапинами и выбоинами от тысяч монет, скользящих по этим столешницам туда-сюда. Монеты не вполне одинаковы по размеру и форме, так что блестящие столбики получаются неровными. Менялы сидят перед грудами серебра, сверкающего на ярком иерусалимском солнце.

Столы, должно быть, очень тяжелы. Однако их вес не смущает Иисуса – не зря он двадцать лет вместе со своим отцом обрабатывал дерево и камень. Он берется обеими руками за ближайший стол… и опрокидывает! Множество блестящих монет – целое состояние! – летят во все стороны. Шульханим вскакивают, что-то кричат в ярости и в испуге, но Иисус их не слушает; монеты каскадом разлетаются по двору – а он уже переворачивает следующий стол, и следующий.